Добрые соседи - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Лесина cтр.№ 4

Новая помада была страсть до чего хороша.

Так и называлась – «Страсть».

Алая. Темная. Того насыщенного оттенка, который весьма шел Ниночке, заставляя ее чувствовать себя роковою женщиной.

– Ах, милая, – сказала она, передразнив Василия Васильевича, который на Ниночку заглядывался давно, но как-то робко, будто стесняясь не то возраста своего, не то супруги, наличие которой Ниночку несказанно огорчало.

Но…

Сам Василий Васильевич был ей симпатичен своею обходительностью и щедростью. То есть, обходительность Ниночка уже оценила, а вот со щедростью ей еще предстояло разобраться.

Справится.

Конечно, роман этот не продлится долго, но…

– Все дурью маешься, – тетушка уселась на кресло и велела. – Чаю сделай. Эклеры свежие?

– Свежие, – не моргнувши глазом соврала Ниночка.

Настроение испортилось.

– Тогда два давай…

Ниночка выбрала самые залежавшиеся, даром, что ли, сегодня с утра маялась, пудрой их посыпая. Глядишь, и отравится… то есть не то чтобы она тетушке смерти желала, но вот… разве это справедливо, чтобы такой вот нехорошей некрасивой женщине – и мужем целый председатель достался? Пусть всего-навсего и областного отделения.

Тетушка ела эклеры молча, сосредоточенно, и, кажется, не поняла, что на витрине они провели дня три уж как, вон, даже пальцы облизала.

Чайком запила.

Зажмурилась.

А ведь если бы ее не стало, то Захар Натанович был бы свободен, и уж тогда-то он сделал бы тот первый решительный шаг, который обеспечил бы Ниночке неплохое будущее.

– Я тебе что говорила? – поев, тетушка добрела, однако доброты этой хватало лишь на то, чтобы сделаться еще более занудной, нежели обычно. – Чтоб ты с Кисовским не связывалась.

– Я и не связывалась, – Ниночка дернула плечиком.

…как он смотрел, когда Ниночка жила в тетушкиной четырехкомнатной квартире, куда была принята на правах родственницы и условиях, что станет эту самую квартиру убирать… как смотрел… нет, не сразу… в первые-то пару лет Ниночка – она ведь не дура, право слово, – вела себя, как и подобает вести тихой провинциальной родственнице, благодарной за шанс в жизни. И тетушка прониклась.

Учить принялась.

А потом сообразила, что наделала, да только поздно. И небось, с превеликою радостью отправила бы Ниночку обратно в деревню, да только побоялась. Ниночка ведь многое видела, а слышала и того больше. Вот и пришлось… выход искать. Ничего. Нашли. Сумели ведь.

– Ты не связывалась, – тетушкин голос отличался той визгливостью, которая нормальных людей заставляла морщиться. – А его жена жалобу подать собирается.

– На меня? – Ниночка хлопнула ресницами.

Густыми.

Накрашенными.

Красивыми, в общем, как и все-то в ней. Вот только тетушка не поверила.

– Актрисулька из тебя никакая. На тебя, на кого ж ещё. И Кисовский, будь уверен, от всего отопрется. Ему оно надо, чтоб из партии за аморалку поперли?

Кисовкий…

Это такой, с усиками? Который полюбил сиживать подолгу, буравя Ниночку страстным взглядом? И будь она поглупее – точно поверила бы в этакую страстность, да только толку-то от нее… ни разу ни шампанским не угостил, ни пирожным.

А вздохи и стихи – не считается.

Стихи пусть жене вон читает. Ниночка же обладала практичным складом ума и людей предпочитала таких же. Вот Василий Васильевич уже дважды конфеты подносил, и не какие-нибудь, а трюфеля шоколадные в золотой обертке. Таких, небось, и у Эвелинки нет, хотя уж она-то поклонниками хвастаться любит.

Дура.

– Заявит, что ты его домогалась… – продолжала вещать тетушка, явно с надеждой, что именно так все и сложится.

– Я? – теперь Ниночка удивилась вполне искренне. – Зачем он мне нужен был?

Ладно, Василий Васильевич, который гастрономом заведует, его Ниночка, может, и домоглась бы, когда б не опасалась спугнуть. К своим годам она успела усвоить, что мужчины по сути своей – существа на диво робкие, хрупкие даже, а потому их беречь надобно.

Особенно некоторых.

– Не знаю, – уже почти спокойно ответила тетушка. – Врет, значит?

– Врет, – согласилась Ниночка, на сей раз сказавши правду с чистым сердцем. – Он же ж… скупой и вообще…

– Зато красивый.

Тетушка глянула с прищуром.

– Красотою сыт не будешь, – Ниночка оперлась на стойку и тяжко вздохнула. Обычно, когда она вздыхала, клиенты приходили в волнение: некоторые розовели, некоторые стыдливо будто бы взгляд отводили в сторону, а иные, наоборот, беззастенчиво пялились на несомненные Ниночкины достоинства.

– Я рада, дорогая, что ты понимаешь это, – тетушка, наконец, соизволила улыбнуться, показавши острые мелкие зубки. – И потому я помогу тебе уладить сию… неприятность. В конце концов, никому не позволено бросать тень на репутацию моей семьи.

Сказано это было с немалым пафосом, однако сама-то тетушка сказанному верила.

И Ниночка поспешно кивнула.

– Да и помогать мы друг другу должны…

Помогала тетушка редко и отнюдь не Ниночке, но людям, готовым за помощь немолодой, но весьма даже опытной ведьмы, – даром, что ли, главою местечкового ковена значится – заплатить.

– А потому…

Пронзительный тетушкин взгляд кого другого смутил бы.

Не Ниночку.

Взгляд она выдержала и вновь же ресницами взмахнула, жалея лишь, что не видит себя со стороны.

– …я должна знать, чего ты на самом деле хочешь, – сказала тетушка тихо.

А Ниночка прикусила губу.

Чего она хочет?

Красивой жизни, чтобы не вот здесь, в буфете, улыбаясь всяким там, а чтобы за ручку с супругом, чтобы в шубе до пят и не собачьей, но как минимум из лисы, лучше – чернобурой. Ей бы такая пошла куда больше, чем Севастьяновой, у которой из всех достоинств лишь супруг в горкоме.

Супруг, правда, был неказист.

Но и сама Севастьянова не особо хороша, тоща, длинна и плоскотела.

Ниночка вновь вздохнула, на сей раз куда как искренней.

Вспомнилась не та самая шуба из чернобурки с алым подбоем, шитая, как говорят, в самой Москве и по специальному заказу, но тонкие пальчики, унизанные кольцами.

Серьги.

Браслеты…

Не в них дело, но в той чудесной жизни, которую воплощала в себе Севастьянова с ее шубой, золотом и личным авто, к которому прилагался личный же водитель, он и охранник.

– Мужа, – тихо произнесла Ниночка заветное, и взгляд ее затуманился, появилась в нем давно уж позабытая мечтательность. – Хорошего.