Сережик - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Даниелян cтр.№ 25

Все, что варилось или тем более жарилось вне дома, есть было опасно, можно было умереть. Во всяком случае, мне так говорили. Что же касается пирожков, которые продавали у школы, или кваса… осмелиться это съесть или выпить было настоящим преступлением перед родителями! Потому что в пирожках кошачье мясо, притом преимущественно мясо тех кошек, которые попали под машину: таких легче перемалывать в мясорубке. В «квасовой» бочке держали лягушек, чтобы он оставался холодным. А дед Айк говорил, что продавщица там иногда еще и ноги моет. Он это объяснял тем, что у нее мозоли на ногах, а квас – отменное средство, чтобы эти мозоли размякли.

Дед говорил:

– Она садится на бочку ночью, чтоб никто не видел, и свешивает туда ноги, и сидит до утра.

Дед Айк был виртуозом-сочинителем. Например, в школе нельзя было есть котлеты тети Айкуш не потому, что бабулины полезнее и вкуснее, нет. Их нельзя было есть, потому что тетя Айкуш сморкается в свою мясорубку перед тем, как перемолоть мясо, а делает это она для того, чтобы мясо лучше лепилось. Да и соль добавлять уже не надо. В общем, нас пугали как могли, делали все, чтобы мы ели дома.

В школе самым суровым наказанием было, когда классный руководитель вызывал родителей, чтобы их отчитать.

Папа рассказывал, что в детстве директор его школы в Ленинакане как-то вызвал его родителей. Папин отец погиб на фронте, а матери он не хотел говорить. Она, моя бабка Вардануш, пережила все несчастья двадцатого века. И еще смерть мужа, потерю молодого сына… в общем, все видела. Папа решил ее не расстраивать, поймал на улице кого-то, дал ему рубль и попросил, чтобы тот сходил на родительское собрание вместо его родителей. Так этот несчастный мужик выбежал из школы через пятнадцать минут, плюнул ему в лицо, бросил рубль и, ругаясь, удалился. Что папа натворил, он не помнил, но историю эту на радость детям рассказывал неоднократно. Потом делал серьезное лицо и говорил:

– Ладно, я без отца рос, как беспризорник, а тебе чего не хватает? Почему ты такой урод?

Мама сразу вставляла, что ребенок урод по двум причинам. Нельзя при собственных детях рассказывать о своем беспризорном детстве. И нельзя гордиться при детях своим плебейским происхождением. И еще во всем виновата его мать, что рожала детей и не воспитывала их. О генах мама вставляла потом, когда у отца уже поднималось от злости кровяное давление.

Я тоже это все выслушивал с трудом. Надо же, отец был хулиганом, но дослужился чуть ли не до министра. Но в моем случае быть хулиганом было нельзя. Мама говорила, что меня и в дворники не возьмут, потому что даже метлу не доверят!

Как только меня перевели в другую школу, я вообще стал диким. За новой школой была железная дорога, и я убегал с уроков туда гулять. Я любил на рельсы класть копейку. Ждал, когда по ней проедет поезд и она расплющится. Копейки принимали овальную форму, всегда разную, и меня это забавляло. У меня даже была коллекция из таких копеек.

Я убегал с уроков не один, а с друзьями, мы гуляли по шпалам и сводили с ума машинистов электропоездов. Когда состав с визгом приближался, я стоял между рельсами до того момента, пока это не становилось критическим. Мне не хватало адреналина и нравилось, что машинист гудит и машет руками. Когда оборачиваюсь в прошлое, удивляюсь, как я дожил до совершеннолетия. Теперь понимаю, что жизнь я любил, но она не должна была быть спокойной.

В школе у меня был один друг, русский мальчик Андрей. Хотя и не совсем русский: он был метис, как гордо называл себя сам. Фамилия у него была Саркисов, и я постоянно дразнил его, что он избегает быть армянином, но ему на это было наплевать. Он был идейным пионером, а потом и комсомольцем, и у него была философия коммунизма, что все нации должны слиться в одно общее. Так Андрей рассуждал в шестом классе. Он был вундеркиндом и уже в школе бегло читал по-английски. На армянском тоже читал, но не всегда понимал, что читает. Во всяком случае, я так думал. По-моему, он в армянском только и знал, что буквы, и выговаривал все с русским акцентом. Получалась совершеннейшая белиберда, но Андрея любили учителя – за то, что он был умным мальчиком. По мне, он был ни рыба ни мясо, но я с ним дружил, потому что чувствовал, что он, как и я, необычный. Просто сейчас уже понимаю, что его необычность была в сторону суперположительного. А я был необычным со знаком минус: беспробудный двоечник, которого терпели в школе только ради папы и мамы. Как видите, необычность дала свои плоды. Андрей сейчас профессор МГУ, а я – клоун, как говорила моя покойная мать.

Через пару лет я и этой школе надоел своими выходками, и директор попросил отца перевести меня еще куда-нибудь. Несмотря на то, что очень уважает моего отца. Но он не может убеждать своих коллег выдать мне аттестат зрелости. Его никто не поймет.

А мне кажется, и здесь они просто в очередной раз хотели попытаться с моих родителей содрать деньги за то, чтобы их сыну-дегенерату выдать аттестат. И мама решила меня опять перевести в другую школу, чтобы не было конфликта. Уже в третью.

Я перешел туда в восьмом классе. И моим мучениям оставалось два года. Я ждал окончания школы, как пожизненно заключенный ждет амнистии. В том классе, куда меня перевели уже взрослым подростком, все давно передружились и меня просто не приняли. Я был изгоем. Долгое время присматривался, с кем можно завести отношения, и понял, что я совсем одинок. Учился я, как всегда, плохо, и не у кого было списывать диктанты и контрольные.

Девочки были совсем взрослые девицы. А я – все такой же маленький, и меня просто не воспринимали. Меня не звали на вечеринки, со мной не играли в футбол после уроков. Я был нулем. Или чем-то лишним. Оставалось ждать, когда кончатся уроки, чтобы побежать домой и спуститься во двор к своим хулиганам.

Чтобы как-то утвердиться в классе, я пустил в ход свои коронные номера – начал корчить рожи на уроках и смешил ребят идиотскими выходками. Это всем нравилось, но до поры до времени. Такое поведение подорвало мой авторитет окончательно, и однажды меня без причины, так, просто, за школьным зданием избили вдребезги. Я потом еле перешел улицу. Притом били меня коллективно, еще и такие ребята, которые вообще бегали за сигаретами для школьных авторитетов.

Я понял, что меня не только не уважают, но и ненавидят. Но до сих пор так и не понял, за что. Может, они видели во мне соперника. А может, настолько я был чужой, что от меня просто хотели избавиться. Словом, я еле добрался домой – в изорванной школьной форме и с синяками по всему телу. Как только я вошел в дом, стало понятно невооруженным глазом, что меня избили. Был долгий разговор, и я объявил, что в школу больше не пойду.

Своим дворовым хулиганам я ничего не сказал. Во-первых, было стыдно, во-вторых, боялся продолжения. Но что греха таить, отомстить хотелось, не скрою. Папа пошел в милицию, и через пару дней начался кошмар. Теперь я еще и доносчик! В один прекрасный день меня вызвали в милицию с папой и мамой. Там была и та команда, которая меня избивала и унижала. Были и родители этих ребят. Милиционер начал толкать речь, что их всех исключат из школы и их ждет исправительная колония. Тут я понял, что в дело вмешался отец со своими связями. Я наконец поднял глаза. Все стояли с опущенными головами и с виноватым видом. Милиционер сказал, если я напишу жалобу, их будут судить. А если нет, то они отделаются выговором за хулиганское поведение. Я должен был почувствовать себя Цезарем, которому достаточно опустить палец – и моих врагов бросят ко львам. Но, к моему удивлению, мне было неприятно. И почему-то даже стыдно. И еще я очень захотел домой, в свою комнату, где был проигрыватель с моими любимыми виниловыми дисками, которые хорошо пахли. Я сказал, что ничего писать не буду. И вышел.