Спасая Сталина. Война, сделавшая возможным немыслимый ранее союз - читать онлайн книгу. Автор: Джон Келли cтр.№ 28

Следующим вечером Сталин и Иден встретились снова, на этот раз в кремлевском кабинете, украшенном огромными фотографиями Ленина, Энгельса и Маркса. На встрече также присутствовали остроумный и резкий Алекс Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел, и Стаффорд Криппс, британский посол в России и заметная фигура в левых лондонских кругах, действовавший как секундант Идена. Секундантами Сталина были приветливый Майский и зловещий Молотов. Сталин снова применил прием, который использовал на встрече с Бивербруком и Гарриманом. Историк Элизабет Баркер в своей книге «Черчилль и Иден на войне» описала это следующим образом: «На первой встрече с высоким гостем Сталин был „приятным и радушным“, на второй – „суровым и холодным“, а на третьей – „тихим и доброжелательным“, чтобы гость покидал его с благодарностью „за небольшое снисхождение“».

Во время второго визита Идена в Кремль в СССР вовсю шли репрессии, погромы и отправка людей в лагеря ^[187]. Советского вождя опять больше всего волновали послевоенные границы СССР. В 1939 и 1940 годах, предчувствуя неизбежность войны, он создал буферную зону. Чтобы ступить на советскую землю, немцы должны были пробиться через аннексированные прибалтийские государства – Эстонию, Литву и Латвию. Теперь, вдохновленный успешной защитой Москвы, Сталин хотел, чтобы Великобритания признала Прибалтику частью Союза Советских Социалистических Республик. Когда Иден повторил, что Великобритания и Соединенные Штаты обязались не обсуждать вопросы границ до окончания войны, Сталин стал недипломатично резким. По его словам, он был «удивлен и потрясен тем, что правительство г-на Черчилля отказывается признать притязания Советского Союза относительно Балтии и Восточной Европы». Затем вождь добавил: «Если [Великобритания] не хочет поддержать нас в этом вопросе… думаю, будет лучше отложить [другие] наши договоренности. <…> Если советские граждане узнают, что после всех их жертв союзная нам Великобритания не захотела поддержать притязания СССР относительно стран Балтии… они будут воспринимать договоренности [с Великобританией] просто как клочки бумаги».

В ту ночь Иден вернулся в гостиницу раздосадованным. Рузвельт и Черчилль ясно дали понять, что не собираются обсуждать границы до конца войны. Но они говорили так из принципа, а Сталин, напротив, рассуждал, исходя из имеющихся фактов. В декабре 1941 года 90 % немецких войск сражались на территории СССР, и ценой двух миллионов погибших Советский Союз остановил эту армию – самую сильную в мире. В ту ночь Иден лег спать, размышляя, на чью сторону должна встать Великобритания – Сталина или Рузвельта, и спрашивая себя, могут ли оказаться правдой слухи о секретных советско-германских переговорах ^[188].

Десятого декабря, через два дня после отъезда Идена в Москву, Уинстон Черчилль читал донесения в своей спальне, когда зазвонил телефон. Голос на другом конце линии был знакомым, но у звонящего был «странный кашель», подумал Черчилль. Адмирал Дадли Паунд в течение нескольких секунд собирался с духом, а затем объявил премьер-министру, что у него плохие новости: «Вынужден сообщить вам, что „Рипалс“ и „Принц Уэльский“ [линкор, доставивший Черчилля на конференцию в заливе Пласеншиа] потоплены у берегов Малайзии». Том Филлипс, капитан «Принца Уэльского», ушел на дно вместе с кораблем. Как позже признавался Черчилль, он был рад, что находился в одиночестве в тот момент, когда позвонил Паунд: «За всю войну я ни разу не испытал такого сильного шока. Теперь в Индийском или Тихом океане не было крупных британских или американских кораблей – лишь те, что уцелели после Перл-Харбора и теперь спешили обратно в Калифорнию. На всей этой огромной акватории властвовала Япония, а мы были слабыми и беззащитными».

Когда новости о нападении японцев достигли «Волчьего логова», штаб-квартиры фюрера в Восточной Пруссии, тот «от удовольствия хлопнул себя по бедрам» и заявил: «Теперь мы просто не можем проиграть войну. У нас есть союзник, который три тысячи лет не знает поражений». Геббельс после новостей из Перл-Харбора также поверил в неминуемую победу. «Это значительно укрепит наши позиции на Ближнем Востоке, в Атлантике и Северной Африке», – заявил он. Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел Германии, отчасти согласился с Геббельсом: вступление Японии в войну укрепит международное положение Германии. Но Риббентроп не видел никакой выгоды в объявлении войны Соединенным Штатам. Германия уже воевала с двумя крупными державами. Более того, чтобы заставить Америку держаться подальше от Европы, было вовсе не обязательно объявлять ей войну. Перл-Харбор, Филиппины, Гуам, острова Мидуэй – интересы Соединенных Штатов в Тихом океане будут удерживать их там долгие годы. Но убедить Гитлера было невозможно. «Если мы не встанем на сторону Японии, пакт ^[189] будет мертв в политическом смысле», – сказал он Риббентропу. Десятого декабря ^[190] Германия объявила войну США. На следующий день Гитлер поблагодарил провидение за то, что ему доверено «ведение исторической борьбы, которая решительно определит не только нашу немецкую историю на следующие тысячи лет, но и историю всей Европы». Он упрекнул Рузвельта в увеличении государственного долга Америки и заявил, что нападение японцев «на Перл-Харбор подарило… порядочным людям всего мира чувство глубокого удовлетворения». Он обвинил «вечного жида» в большевизме и, безуспешно пытаясь пошутить, сравнил Атлантическую хартию с «лысым парикмахером, рекомендующим свое безупречное средство от выпадения волос».

Одиннадцать дней спустя, 22 декабря, «Герцог Йоркский ^[191]» доставил Черчилля в Хэмптон-Роудс, штат Вирджиния. Планировалось, что Черчилль со своими соратниками отправится в Вашингтон вверх по реке Потомак, но в последний момент премьер-министр передумал и приказал доставить их в столицу самолетом. Спустя 45 минут врач Черчилля Чарльз Уилсон вместе с лордом Бивербруком и Авереллом Гарриманом кружили над столицей на борту самолета «Локхид Лодстар». Глядя на мерцающие рождественские огни на людных улицах, доктор Уилсон вспомнил чувство, которое он не испытывал с того сентябрьского утра ^[192], когда усталый голос Невилла Чемберлена объявил о начале войны между Великобританией и Германией: чувство безопасности. Не было ни тревожных прожекторов, рассекающих небо своими лучами, ни машин скорой помощи, с визгом несущихся по развороченным улицам, – только счастливые покупатели и Санта-Клаусы на каждом углу. Над национальным аэропортом Вашингтона «Локхид» медленно сделал круг в сумеречном небе, затем опустил нос и приземлился на специальном участке аэродрома, где Рузвельт ожидал британских гостей. После встречи с президентом Уилсон пришел к выводу, что Черчилль был прав: Рузвельт обладал «выдающимся умом». Час спустя Элеонора Рузвельт раздраженно спрашивала помощницу, почему никто не сказал ей, что ожидается визит премьер-министра, а Черчилль тем временем стоял у стола в пресс-центре Белого дома, попыхивая сигарой и обмениваясь колкостями с вашингтонскими журналистами. «В ту ночь я уснул сном праведника, – позже писал он. – Соединенные Штаты вступили в войну и собирались биться насмерть». Так закончился первый день Первой Вашингтонской конференции под кодовым названием «Аркадия» ^[193].