Иногда мы сидели под соснами на краю кладбища, поедая в обед ломтики хлеба, поджаренные на костре. Прикрыв глаза, Ворожея дымила своей трубкой, отдыхая после болтовни с недавно почившим пастухом, которого она вызвала во время занятия для наглядности. В воздухе пахло ее особым травяным сбором, после которого гранатовые глаза становились рубиновыми, а спирали на щеках и теле начинали сиять. Периодически она передавала трубку мне, но меня едва хватало на две затяжки: янтарный дым клубился во рту и легких, приторно-сладкий, как сахарная вата. Я тут же начинала кряхтеть и кашлять, а Ворожея снисходительно забирала трубку, посмеиваясь.
– Расскажи мне о ней, – попросила она однажды, пока я догрызала картофельные клецки, приготовленные Коулом накануне, а оттого хрустящие на зубах яичной скорлупой.
– О ком?
– О своей атташе, из-за которой ты боишься мертвых. О Рашель.
Я так и замерла с куском еды во рту. Ворожея забила трубку свежей порцией табака и снова закурила, подпалив его собственным дыханием.
– Наверное, ты заметила, что у нас в деревне нет ни одного атташе. Знаешь почему? – Это был риторический вопрос, а потому Ворожея договорила раньше, чем я успела придумать что-нибудь внятное. – Потому что терять их больно, а нашему ковену и так пришлось пережить слишком много боли. Потеря атташе оставляет след не только на коже, но и в душе. Боль пройдет с тобой через все годы и уйдет лишь тогда, когда из этого мира уйдешь ты.
– Какое это отношение имеет к дару некромантии? – нахмурилась я, откладывая клецки и вытирая салфеткой рот.
– Расскажи мне и сама поймешь. Какой была Рашель?
Я замялась, не зная, что ответить. Точнее, не желая ничего отвечать в принципе. Даже с Коулом я избегала этой темы, как огня, не говоря уже о том, чтобы дискутировать об этом вот так за обедом.
– Смелой, – через силу выдавила я, опустив глаза на плетеную корзинку, в которой лежали свежие фрукты и пара кусков пирога. Верховная Шайя оказалась не только мудрой ведьмой, не знающей себе равных в Сотворении, но и прекрасным кулинаром.
Золотой дым змейкой устремился наружу из приоткрытых губ Ворожеи, клубясь над нашими головами. Ее восточная поза со скрещенными ногами напоминала мне о Зои, от которой давно не было вестей. Сережек в ушах прибавилось, как и медных бусин в толстых дредах. Ворожея неотрывно смотрела вдаль, будто горные хребты были живыми и разговаривали с ней, подсказывая, как открыть некромантии мое сердце.
– Еще, – попросила она, затушив трубку. – Как Рашель умерла?
И мне пришлось рассказать. По крупицам Ворожея выуживала из меня событие за событием, заставляя поведать обо всей нашей жизни в бегах. Я рассказала ей о туре по Дели, о месяцах странствий по Европе, о разъездах по Америке, где возле озера Шамплейн нас и нашли… Я рассказала о привычках Рашель и о том, как она любила есть на завтрак яичницу с сыром, макая тост в жидкий желток; о том, как она запрещала мне ходить на свидания из соображений безопасности; как пыталась заменить мать, обучая магии по ее гримуару; как плакала в подушку, борясь с тоской по ней, когда думала, что я не вижу… Я рассказала Ворожее и об языках пламени, съедающих медную гриву и полированный меч, а потом сама не заметила, как перешла к повести о жестоком брате, отнявшем у меня семью.
Постепенно Ворожея узнавала все больше и больше, как того и добивалась. Я начинала доверять ей, верить, прислушиваться. И надеялась, что все это не зря.
Но даже спустя три месяца я так и не освоила дар некромантии.
– Сегодня попробуем по-другому. Оставь гримуар, – велела мне Ворожея, когда мы пришли на наше традиционное место на кладбище, куда приходили каждый вечер за несколько часов до оранжевого заката. – Он тебе больше не понадобится.
Я бросила сомневающийся взгляд на книгу в сизой обложке, с которой никогда не расставалась, и неохотно отложила ее на сложенный платок под пихтовым деревом.
От полуденной духоты шея вспотела, и мне пришлось подвязать волосы резинкой. На кладбище негде было укрыться от солнца – плоская равнина подставлялась под его лучи, как ласковая кошка. Так же поступала и Ворожея. Ведьмы Завтра не просто привыкли к жаре – они заряжались от нее. Будь у Ворожеи возможность нырнуть в солнечное пламя с головой – она бы сделала это, не раздумывая. Пустыня была стихией их ковена, питала и наполняла его жизнью, как он наполнял ее своей магией, взращивая овощные плантации и цветы, которым здесь было не место.
– Оглянись, Одри, – произнесла Ворожея, пройдясь меж надгробий и остановившись на пустыре, с которого открывался вид на все кладбище. – Что ты видишь?
Понимая, что намерения Ворожеи не так очевидны, как мне бы того хотелось, я не стала паясничать и послушно осмотрелась.
– Больше ста… Нет… Больше двухсот ведьм похоронено здесь, – озвучила я, и Ворожея, не глядя на меня, задумчиво кивнула, тем самым веля продолжать. – Нет ни склепов, ни усыпальниц… Здесь все равны и похоронены в ряд, надгробия одинаковые, даже у Верховных, – я ткнула пальцем в изумрудно-серый валун, похожий на гранит: от него тянулся след вибрирующей магии. «Сильная ведьма остается сильной даже после смерти». – К счастью, могил свежих нет, значит, ковен процветает. Хм… Что еще…
Я обвела взором гостинцы, оставленные покойникам в знак, что о них не забыли: у тех надгробий, которые не успело склонить к земле или расколоть время, гостинцев лежало больше всего. Птичьи черепки, прядильные нитки, игрушки из войлока, лоханки с забродившим вином… Подношение даров было священным таинством Завтра. Как только ребенок учился ходить, его приводили сюда – показать, что значит круговорот жизни, и вознести почесть от своего имени, возложив пухлыми короткими ручками пару карамельных конфет на алтарь.
– Хочешь тоже преподнести духам что-нибудь в дар? – спросила Ворожея. Ее шифоновая юбка раздувалась от ветра, а золотой пояс звенел при каждом движении. – Они становятся добрее, когда ты показываешь, что не забыл…
– Боюсь, у меня нет с собой ничего стоящего, – пробормотала я, демонстративно хлопая себя по карманам штанов-шароваров, которые выменяла у старой торговки на свою кофту из синтетики.
Ворожея хитро улыбнулась, вытаскивая из-за спины лоскут красной ткани, который я ошибочно приняла за часть ее юбки. Это был шелковый шарфик с пражского рынка, хранимый годами. Из него торчали облезлые нитки, да и самому шарфу давно было место на помойке, но сердце у меня защемило при одной лишь мысли, что мне пришлось бы с ним расстаться.
– Нет, есть. Этот шарф был бы прекрасным даром для той, кого ты никак не можешь отпустить. Это ведь она купила его тебе…
– Откуда у тебя шарф Рашель? – прошептала я пересохшими губами, шагнув к Ворожее, но она отзеркалила мое движение, сделав равноценный шаг назад. – Извини, но я не собираюсь оставлять его здесь, на кладбище… Он дорог мне как память.
– Почему? – спросила Ворожея так, будто искренне не понимала этого. – Отчего тогда не носишь его вокруг шеи, если он так тебе дорог? Что чувствуешь, когда держишь его в руках? Назови это чувство вслух, Одри…