– Подожди минуту! – она порылась в сумке и достала оттуда клочок бумаги. – Вот!
На бумаге было написано синей ручкой: «Израиль, Киннерет» и какое-то труднопроизносимое название.
– Что это?
– Это клиника. Я на работе немного поговорила… нет, про твою бабушку – молчок! Ты же сказал, что секрет. Я сочинила, что одна моя родственница – тетка… ну, что у нее нашли то самое. Оказывается, если спросить, это не редкость.
– Рак?
Юля помялась, будто побаиваясь самого этого слова.
– Рак, – выговорила она. – Так вот, оказывается, пока я была в декрете, наш главбух ездила туда, в Израиль. На лечение. Причем началось еще раньше, но я не знала. Никто на работе не знал, она не говорила.
«Неудобно как-то людям про свою смерть, угу, возможную смерть говорить», – подумал Степа.
– А теперь ей сделали операцию, потом… ммм… ну, что положено.
– Химию?
Юля поморщилась от этого уточнения, но продолжила:
– Да. В общем, теперь она здорова! Говорит: там врачи – волшебники, на них молиться надо. Клиника светлая, отношение человеческое, не то что у нас: «Ждите, много вас тут». Но главное – врачи, методики. Говорит, семьдесят из ста излечиваются, чудеса-чудеса.
Юля говорила, понизив голос, будто все это было секретом.
– Угу. Угу…
Степа потер подбородок.
– Вообще это мысль! Это израильское направление – оно такое, да, это направление. Это уже не тупик! Ну, тянуть не будем. Сейчас я, это, съезжу к Майе, и туда ее. Уговорю. Вперед, на Святую землю!
День сразу прояснился. До этого все, что было в дне – идиотские разъезды с отцом по квартирам (тьфу, провалился бы ты со своими подарками! ничего мне не надо!), когда еще приходилось слушать его цветистые рассказы, держать вежливую улыбочку, в то время как в голове одна мысль: ба помирает! Майя помирает! А теперь… С какой, собственно, стати Степа решил, что ничего не изменишь? Молодец Юлька, угу. Мы еще поборемся! Мы тебя еще вылечим, ба!
– Правда, деньги, – скривилась Юля. – Наша главбух – она дачу и машину продала, чтобы эту клинику оплатить.
– И правильно, это самое, правильно сделала! – бодро отозвался Степа.
Юля покачала головой:
– Само собой, только я про другое. Откуда Майе Александровне… – Она поправилась: – Откуда нам столько денег взять? Это тысяч десять как минимум.
– Чего? – глупо спросил Степа.
– Не рублей же. Долларов. Или евро, не знаю. Нет, кажется, главбух сказала: доллары. Неважно, доллары-евро, какая разница! – в раздражении зачастила Юля. – Десять тысяч как минимум. Откуда такое взять? У тебя, у меня – ноль на палочке. Я даже на подгузниках Ясиных экономлю.
– Отставить подгузники, – скомандовал Степа и обнял разволновавшуюся жену. Он подумал немножко и сказал: – Нет, это как раз не проблема. Угу. Пусть Майя у отца, да. У отца возьмет.
– У твоего отца? – наморщила лоб Юля.
– Ясное дело. В кои-то веки его миллионы на что-то сгодятся. Угу.
Юля почему-то замолчала. Она явно была не согласна со Степой (в чем? с чем тут спорить? у отца денег прорва – это раз, он чуток отсыпет Майе – это два, вот, все ясно), но молчала.
– Что? Неужели ты думаешь, он это? Откажет собственной матери? Юля, Юля, Юля! Извини, конечно, извини, но все-таки не людоед у меня отец, угу, не последняя сволочь!
– Нет, конечно, – смутилась Юля. – Я… ничего, я ничего.
Почему-то Степе открыла не Майя, а ее старая подруга – Софья Аркадьевна, крохотная, энергичная и веселая старушенция. Причем сейчас Софья Аркадьевна была наклюкавшись.
– Вот ты ходишь не пойми где, а твоя бабушка – на краю гибели! – сказала она Степе, распахнув дверь.
Степа рванулся вперед, не сняв ботинки.
– Была на краю, пять минут назад! – крикнула из коридора Софья Аркадьевна.
Посреди гостиной расставила ноги стремянка, а за ней в кресле сидела бабушка – с круглыми глазами и подозрительно притихшая. Ее худая, высохшая шея торчала из алого ярчайшего халата, как шея диковинного птенца.
– Что случилось? Тебе плохо? – кинулся к ней Степа.
– Все в порядке, – Майя приняла свой обычный строгий вид. – Не надо драм.
– Она чуть не сверзилась со стремянки! – доложила вернувшаяся Софья Аркадьевна.
Выяснилось, что бабушка захотела снять новый абажур, повесить древний – тот самый, который она разыскивала, и вот наконец разыскала.
– Извини, да, извини, но это просто глу… – в раздражении начал Степа и осекся под орлиным взглядом Майи. – Почему сама? Почему ты, это, меня не позвала?
– Пожалуйста, зову, – сделала широкий жест ба.
– Степашка, красненькое будешь? – подняла бутылку ее подруга.
– Знаешь, Соня, я бы выпила кофе! – сказала Майя. – Мне сейчас это нужно. Не в службу, а в дружбу – сходи на кухню, свари.
Как только Софья Аркадьевна удалилась (покачиваясь и мурлыча себе под нос какой-то мотивчик), Степа плюхнулся на стул рядом с бабушкой.
– На, это, держи, – сунул он ей в руку Юлину записку.
Майя прочла. Воздела тщательно прорисованную бровь.
– Хм. Очевидно, это клиника в Израиле, где принимают раковых больных. И по сходной цене обещают им здоровье и счастье. Так?
Степа кивнул.
– И что я там забыла?
– Ну, ба! – растерялся Степа.
– Все, кому не лень, ругают нашу медицину, – фыркнула Майя. – Это же проще простого – обругать! А я в этой медицине проработала пятьдесят с лишним лет. И я скажу, что, несмотря на отдельные недостатки, у нас многое очень даже на уровне!
– Ну, ба…
– Прежде всего люди, – твердо сказала бабушка.
– А если это? Если заболит? Я читал где-то: один генерал застрелился. Ужас же. У него таблетки кончились, а ему не выписали, угу, говорят: идите туда и туда, соберите десять бумаг, ага, с печатями…
– Степа, не надо, – прервала его Майя. – Я получше тебя знаю ситуацию с морфином для больных. Это беда и позор, но я тебя могу успокоить: меня эта беда не коснется.
– Хорошо, – кивнул Степа, а потом испугался: – Ты что, ты тоже хочешь? Как генерал?!
– Господь с тобой. Просто у меня есть связи, и для меня эти пять бумаг с печатями делают по щелчку, – надменно сказала Майя. – Я без обезболивающего не останусь.
Степа встал, прошелся вокруг стола, взглянул на бутылку вина, поднял с пола отвертку и закрутил в руке.
– Надо что-то делать! Да. Не сидеть на месте! – сказал он. – Лечиться! И это самое, бороться! А если там, в Израиле, они что-то такое умеют? Такое, что ух! – и хорошо.