Вы точно доктор? Истории о сложных пациентах, современной медицине и силе юмора - читать онлайн книгу. Автор: Лиам Фаррелл cтр.№ 53

К сожалению, счастливые, здоровые люди не интересуют меня в качестве персонажей. Чтобы развиваться и расти, нам нужен вызов, конфликт. Все стоящее, что когда-либо случится с нами, будет связано с болью, страданием и когнитивным диссонансом.

Как сказал Гарри Лайм в «Третьем человеке», в Италии при Борджиа царили террор и кровопролитие, а также Леонардо да Винчи и Ренессанс. В Швейцарии пятьсот лет мира дали только… часы с кукушкой.

— Каково ваше мнение, Ватсон? — спросил Холмс.

— Определенно мертв, — нараспев произнес я с соломоновой безапелляционностью. — Из-за того, что у него пропала голова и все такое.

Холмс перевернул тело. Толпа ахнула от ужаса. Сзади кто-то упал в обморок, а несколько скинхедов шустро обшарили его карманы.

— Обратите внимание на схему, — сказал Холмс. — У этой жертвы, как и у других, были и геморроидэктомия, и грыжа.

— Ну и что? — недоумевал я.

— Итак, — заключил он, — я делаю вывод, что серийный убийца — хирург общего профиля. Никто больше не делает таких процедур. Теперь они могут гораздо меньше. Было время, когда главный хирург являлся принцем медицинского мира, у него имелась самая большая и блестящая машина и он мог заниматься чем угодно: гемиколэктомией, реконструкцией аорты при аневризме, тиреоидэктомией. Но им на смену пришли специалисты узкого профиля, а также теперь есть клинический надзор и аудит результатов. Теперь они уже не те, что прежде.

— А мотив?

— Подумайте, сколько лет он усердно тренировался, и ему обещали золотые горы как итог. Говорили, что недалек тот день, когда он сможет делать настоящие операции, а затем ему пришлось бесконечно перевязывать варикозные вены, иссекать липомы и сальные кисты, — сказал Холмс. — И вот могучее сердце не выдержало.

— Если слишком долго жертвовать собой, любое сердце превратится в камень, — согласился я.

Холмс извлек из кармана жертвы бумажку.

— Список рекомендаций, — догадался я.

— Еще один признак, — сказал Холмс, — рабская преданность соблюдению правил.

— Да, — печально согласился я, — в наши дни для всего существуют правила. Даже, полагаю, правила написания правил.

— И согласно этим рекомендациям… — Холмс снова обыскал карманы и одним движением извлек еще одну бумажку, наглядное доказательство.

— Информированное согласие, — выдохнул я. — Ад пуст, и все дьяволы здесь.

— Что, — заметил Холмс, — серьезная ошибка, типичная для эгоцентричного серийного убийцы и хирурга общего профиля… Убийца подписал документ.

Когда Коджак ^[150] вышел из операционной, щеголяя великолепной шевелюрой, слух о моих почти чудесных навыках очень скоро дошел до других великих детективов. Большинство случаев были простыми: Кэннон слишком худ (камера толстит), у Бэтмена аллергия на резину, а у Порфирия Петровича понос после миски несвежего борща.

Но Коломбо? Казалось, что у него и в помине не было головной боли от напряжения, поэтому я дал ему несколько общих советов по изменению образа жизни и рецепт на ко-кодамол.

— Это отлично, просто отлично, — обрадовался он. — Спасибо, доктор, спасибо, вы очень помогли.

В дверях он обернулся, взмахнув поношенным плащом.

— Еще кое-что, доктор, — сказал он, — мелочь, но меня это раздражает. Ко-кодамол: это комбинация парацетамола и кодеина, не так ли?

— Совершенно верно, лейтенант, — ответил я в покровительственной манере, излучая «гордость перед падением», как того требует кинематографическая традиция. — Просто чтобы нанести ему дополнительный удар. Как в рекламе, знаете? Зап! Капа-йоу!

— Да, конечно, вы правы, — продолжил он. — Но есть пара нерешенных вопросов, которые мне не хотелось бы забывать. Ничего важного, вы понимаете. Я проверял кодеин в качестве анальгетика, и, похоже, доза составляет от тридцати до шестидесяти миллиграммов каждые четыре-шесть часов.

— Да, — неловко подтвердил я, начиная понимать, к чему все это.

— Тем не менее, — сказал он, — доза кодеина в моем рецепте и в рекламе составляет всего восемь миллиграммов.

— Да, в самом деле, — слабо произнес я. — Это лишь дополнительный удар, знаете ли.

— Но восемь миллиграммов кодеина почти не играют роли для обезболивания.

— В самом деле, — сказал я, забиваясь как крыса в угол.

— В самом деле да или в самом деле нет? — спросил он.

— Да, — ответил я несчастным голосом, наконец-то сломавшись и выпалив свое признание, как это принято. — Хорошо, я попался, мы используем ко-кодамол, потому что название звучит лучше, чем просто парацетамол, репутация которого, хотя он, несомненно, эффективен, пострадала из-за его повсеместного распространения. Это добавляет немного мистики и усиливает эффект плацебо. Фармацевтические компании, я уверен, разделяют ту же бескорыстную мотивацию, и совершенно случайно это приносит им кучу денег.

— Итак, в заключение, — сказал Коломбо. — У ко-кодамола нет никаких преимуществ перед парацетамолом. (MeReC Bulletin 2000;11:1–4R).

— Не совсем так, лейтенант, — запротестовал я. — Нет, если вам нравится страдать от констипации, или попросту запоров.

Назовите собаку плохим именем, сказал Флэши ^[151], с хорошим жить гораздо труднее. Поэтому, когда греческие герои узнали, что я разобрался с бурситом Геракла, приемная вскоре наполнилась представителями гомеровской доблести и атавистической злобой. Тестостерон зашкаливал, равный по количеству темпераменту героических сердец и масла для тела, хотя нам пришлось выделить троянцам отдельный кабинет.

Кое-что было предсказуемо: у Тифона слабоумие, а у Полифема — глаукома. Но иногда случались и неожиданности: у Беллерофонта аллергия на конский волос, а Эдип очень добр к своим родителям.

Ахилл вошел в приемную, сопровождаемый скучающим греческим хором. Он чуть не раздавил своими могучими мускулами покрытое пластиковым чехлом кресло, которое издало забавный пукающий звук. Некоторые участники хора захихикали.

— Обычно я иду к Асклепию, — сказал он. — Но с ним всегда одно и то же: «Принесите в жертву Ифигению, налейте Аполлону, бла-бла-бла».

— Опять проблемы с рабынями? — спросил я. Врачи общей практики — это люди эпохи Возрождения в медицине, что предполагает обязательное знание классики.