И тогда я солгал - читать онлайн книгу. Автор: Хелен Данмор cтр.№ 14

Фелиция всегда любила цветы. В саду у нее была собственная клумба, на которой цвели настурции, васильки, иберис и турецкие гвоздики. Самые незатейливые цветы, которые выращивают дети… Она делала из них букетики. Однажды подарила мне букетик из бархатцев и нигелл, но я выбросил его, едва она скрылась из виду. Надеюсь, она потом не нашла его увядшим на земле. Я принесу ей букетик фиалок, завернутых во влажный мох, как девочки приносили для Гефсиманских садов.

Я умываюсь и причесываюсь. Надеваю чистую рубашку и старые воскресные брюки, которые не носил со времени отъезда на фронт. И то, и другое лежало в свертке, что сохранили для меня соседи. Наверное, с тех пор я вырос, потому что брюки коротки, но не слишком существенно. Я тщательно чищу и обрезаю ножом ногти. Примерно в семь часов, перед закатом, направляюсь в город. Шагаю быстрее, чем собирался, и когда достигаю Великановой Шапки, еще недостаточно темно. Я сажусь и жду, а подо мной ревет море. Мы с Фредериком говорили, что в морских пещерах под Великановой Шапкой живут львы. Линия прибоя понемногу бледнеет. В окнах зажигается несколько огней, будто почки лопаются. Сейчас отлив, и я осторожно, чтобы не помять фиалки, спускаюсь вниз и держу путь вдоль каменистого побережья к песку. Когда я дохожу до Вентон-Уэнны, опускаю цветы головками вниз в вышедший из берегов ручей.

Я поднимаюсь вверх по склону, обхожу город стороной и украдкой пробираюсь к дому Деннисов. Мы всегда называли его именно так, хотя у него было благородное имя: Альберт-Хаус, в честь мемориала принца Альберта в Лондоне. По милости здешнего рельефа это было одно из немногих мест в городе, откуда не видно море. Даже из чердачных окон. Вокруг дома растут платаны, которые стали еще выше с тех пор, как я был здесь в последний раз. Они склоняются над ним за высокими гранитными стенами. Мистер Деннис хотел собственные ворота и небольшую подъездную аллею. Когда дом был новый и неотделанный, мистер Деннис скупил землю вокруг него, чтобы чужие дома не теснились рядом с его. Перед домом он посадил две араукарии, но они растут медленно и никакого впечатления пока не производят.

Ворота закрыты, но не заперты. Я высматриваю название дома, высеченное на гранитных столбах по бокам от ворот. Альберт-Хаус. Я тоже видел мемориал принца Альберта. То еще уродство. Я бы никогда не назвал дом в честь него. Открываю маленькую боковую дверцу и вхожу. Подъездная аллея заросла травой, зато цветут камелии — большие и белые, в сумерки они выделяются особенно, а в дождь становятся бурыми. Эти камелии я тоже помню. В нижнем правом окне свет. У мистера Денниса была амбициозная затея обеспечить дом собственным электричеством, используя силу воды, но из этого ничего не вышло. Они жили при газовых рожках и свечах, как и все мы.

Шторы на окне не задернуты. Это бывшая гостиная миссис Деннис, теперь опустевшая, но в камине горит слабый огонек. Рядом кресло с подголовником. Я прохожу к входной двери и дергаю за цепочку звонка. Далеко в глубине дома слышится звон. Открыть может лишь один человек. Никого больше нет.

Хотя дверь и толстая, я уверен, что слышу легкие, твердые шаги Фелиции, а за ними звук отодвигаемого засова. Спустя мгновение ключ в замке поворачивается. Она открывает дверь, и свет льется из-за ее спины, из прихожей.

— Ой! — восклицает она при виде меня. — Я думала, это Долли Квик зачем-то вернулась.

— Не надо быть такой доверчивой. Это мог оказаться кто угодно.

— Но оказался ты. — В ее голосе звучит облегчение, однако она не приглашает меня войти.

Я достаю руку из-за спины.

— Я принес тебе фиалок. Помнится, ты любила цветы.

Она озадачена, даже удивлена. Я протягиваю ей цветы, и она слегка их касается.

— Они мокрые, Дэниел.

— Опусти их головками вниз, подержи в холодной воде и отряхни. Тогда они простоят дней пять.

— Ясно.

В ночном сумраке ее голос звучит одиноко и неприкаянно, словно детский голосок. Я продолжаю говорить о фиалках, но она хочет, чтобы я ушел. Она снова прикасается к цветам и поворачивается боком. На свету становятся заметны мягкие изгибы ее тела. У меня перехватывает дыхание. Я смотрю на фиалки, которые она так и не взяла.

— Доброй ночи, Фелиция.

— Не зайдешь на минуточку? — быстро произносит она. — Передохнуть после дальней дороги. Джинни уже спит.

Я в замешательстве. Оказавшись на пороге, я не уверен, хочу ли переступать его. Пока еще не вошел в дом, я могу вспомнить, какой он. Я всегда считал, что между Фредериком и Фелицией очень мало сходства, даром что они брат и сестра, но теперь я в этом не уверен. Ее лицо похудело, и скулы выступили, как у него.

Мы в прихожей. Большое оловянное блюдо, всегда стоявшее на темном дубовом буфете, исчезло. Цветов тоже нет. Дом утратил свой привычный запах подливки к жареной говядине и мастики для полов, а на стенах, в тех местах, где раньше висели картины и фотокарточки, теперь остались только светлые прямоугольники.

— Я была в кухне, — говорит Фелиция. — Если хочешь, сделаю чаю.

Прежняя Фелиция не знала даже, где находится чайник. В кухне она подходит к маленькой газовой горелке, подсоединенной к резиновому шлангу, зажигает ее и ставит чайник. Рядом с горелкой холодно поблескивает плита. Стол вычищен добела, но его обширное пространство пусто, не считая тарелки, из которой, наверное, ела Фелиция. В кухне зябко, как и во всем доме, едой и не пахнет. Я успеваю заметить следы зубов Фелиции на хлебе с маслом, прежде чем она обходит вокруг стола и берет тарелку, как будто хочет переставить ее куда-нибудь с глаз долой.

— Доедай, — говорю я. — Не обращай на меня внимания.

— Я не голодна. — Потом видит, что я смотрю на еду, и добавляет: — Я отрежу еще хлеба, сыра у меня много, а еще где-то есть чатни.

Я внезапно чувствую такой голод, что мой рот наполняется слюной. Я смотрю, как она берет краюху хлеба, прижимает к груди и нарезает неровными ломтями. Достает горшочек с маслом, разворачивает сыр, обернутый в кисею, и кладет на другую тарелку. Находит банку с чатни, все еще запечатанную.

— Как ты думаешь, не испортился? — спрашивает она, указывая на этикетку. «Чатни яблочно-ореховый, 1916, высший сорт». Четырехлетней давности.

— Думаю, нет.

— В кладовке полно всяких консервов. Варенье, повидло, даже заливные яйца.

— Яйца можешь выбросить. А варенье и повидло должны быть хорошими.

Фелиция слегка пожимает плечами.

— Нет, — отказывается она. — Не буду со всем этим возиться.

Мы оба рассматриваем дату на этикетке: 1916. В 1916 году я еще не бывал во Франции. Я представляю себе, как Долли измельчала яблоки и орехи своим ножом с черной рукояткой. Его лезвие так быстро сверкало! Не останавливалось ни на миг. Раз, раз, раз — и яблоки порезаны на равные дольки и опущены в воду, куда добавлено немного лимонного сока, чтобы они не побурели. Факт в том, что чатни пережил Фредерика.