Сны Сципиона - читать онлайн книгу. Автор: Александр Старшинов cтр.№ 33

— Год назад, — сказал я лекарю. — Год назад…

Филон покивал и зашептал мне на самое ухо, хотя, кроме Диодокла, рядом никого не было:

— Боюсь, все очень плохо, доминус… Я составлю для тебя питье, но оно не сможет излечить, а только утишит боль. Может быть, немного продлит твои дни… — Изо рта у него пахло гнилыми зубами и капустой. И я снова испытал приступ тошноты.

Он ушел.

А я натянул тунику и долго сидел на ложе, глядя прямо перед собой. Слова его не были для меня новостью. Я и сам догадывался. Но услышать приговор из уст лекаря…

— Что будем делать? — спросил меня Диодокл.

— Вели приготовить носилки — пускай меня отнесут на берег моря, — велел я вольноотпущеннику.

* * *

Визит лекаря дал мне возможность оправдаться перед Эмилией и девочками. Якобы лекарь нашел в моем теле нарушения равновесия жидкостей и велел пить настой из трав и маковый отвар и три дня ничего не есть, пока равновесие не восстановится.

— Глупый совет, — сообщила Эмилия. — И я терпеть не могу медиков: толку от них никакого.

— Ты просто не бывала в палатке медика после сражения, — заметил я.

— А ты не видел, что творилось с женщинами, которые пили абортивные настойки через пару месяцев после того, как в их поместье побывали солдаты Ганнибала, — парировала Эмилия.

Весь следующий день я ничего не писал — лежал, мучился от боли, пробуя забыться сном. Отвар, приготовленный Филоном по рецепту лекаря, остывал в чаше подле моего ложа на маленьком одноногом столике, привезенном из Нового Карфагена, а я из упрямства не желал его пригубить. Более всего меня тревожило, кто будет защищать Рим, когда меня не станет. Из Аида не протянешь руку, не отведешь направленный в сердце удар, не расскажешь о своих и чужих ошибках, не остережешь молодых от грядущих бед. Сердце болит за Город и за Младшую мою…

Есть ничего не могу.

Не выдержал и выпил настой лекаря. Горькая мерзкая жидкость, оставляющая на языке жирный налет.

Когда здесь недалеко от моего поместья стоял лагерем отец Гракха, консул, носивший то же имя — Тиберий Семпроний. Консул, которому поручили командовать набранными в легион бывшими рабами, мера вынужденная и неожиданная для римлян — но после разгрома при Каннах солдат было взять неоткуда, так что оружие вручили выкупленным у господ рабам, пообещав им свободу за доблестную службу. Гракх обучал их ходить строем, исполнять команды и воевать так, как положено людям, сызмальства приученным держать в руках оружие. Он выиграл битву, командуя этими рабами. А потом попал в ловушку и погиб вместе с сопровождавшей его турмой ^[54] всадников. Если оглянуться назад и перечислить все битвы, которые мы проиграли, складывается впечатление, что мы все время терпели поражения. Но в итоге — победили. А Ганнибал проиграл…

Нам не хватало всего — людей, денег, оружия. Случались года, когда наборщики рыскали по окрестностям, записывая в легионы шестнадцатилетних мальчишек, если те были достаточно сильны, чтобы держать оружие. Число легионов все росло, вскоре их стало более двадцати. Что ни день, появлялся новый враг и наносил истекающей кровью Республике новый удар. У нас не было сил ответить, и скрепя сердце мы откладывали месть мелким шавкам до отдаленных дней и вновь поворачивались лицом к нашему главному противнику, что метался по Италии от одного города к другому, пробуя на прочность людей и стены, побеждая защитников голодом там, где не мог одолеть их оружием или подкупить золотом и лживыми речами.

От Гракха пока нет вестей…

На другой день мне сделалось несомненно лучше, и я решил с самого утра вернуться к запискам. Перечитал то, что переписал Ликий, и задумался. Как странно распорядилась Судьба. Если бы мы не проиграли битву под Каннами, я бы никогда не смог стать Сципионом Африканским, Победителем Ганнибала.

* * *

Вторую половину 540 ^[55] года я провел в Городе, пытаясь заполучить должность эдила. Вообще-то в эдилы метил мой брат, но даже при нынешнем скудном выборе шансов избраться у него почти не было. Поэтому он придумал себе какую-то надуманную болезнь, а я решил попробовать заполучить эту должность.

Тут мне вспомнилась одна история, никак, впрочем, не связанная с моим избранием. В те дни почти все вечера я проводил в гостях: меня звали как дорогого гостя во многие дома, просто потому что места за столом, предназначенные прежде для родни и друзей, пустовали.

Так однажды меня пригласил один сенатор…

Я не буду называть его имя. Пускай зовут его Гней, как моего погибшего в Испании дядю. Он был уже стар, лет за шестьдесят, а то и больше, под Каннами погиб его единственный сын, и сенатор женился на вдове, чтобы та даровала ему наследника. Но годы давали о себе знать, и женщина никак не могла забеременеть. Они пытались взять мальчика из родни на усыновление, но в те дни было трудно найти ребенка из благородной семьи и в родстве по крови. Помнится, что в сенате пустовали многие скамьи, и скорбная эта пустота служила напоминанием о понесенных утратах. Мы были с Гнеем в родстве, хотя и весьма далеком, но в те годы даже дальнее родство казалось прочнее самого близкого ныне.

Мы сидели в таблинии, стемнело. Я говорил — шепотом — о том, что хочу отправиться в Испанию, чтобы вырвать ее из-под власти Карфагена. Я знал, что рабы в любом доме любят подслушивать, а жизнь учила меня быть осторожным, ибо порой неверно истолкованное слово может стать опаснее выпущенной из засады стрелы. Блюда на столе давно простыли, а новых не принесли. Я отнес это за счет скромности, которой вольно или невольно должны были следовать почти все в воюющем Риме.

Потом я понял, что в доме поразительно тихо. Так тихо, что слышно, как потрескивает фитилек в масляной лампе. Тогда наконец сообразил, что слуг в доме нет. Ни одного. И мне стало не по себе. Невольно мысленно я спросил себя: не причинил ли Гнею какой-то смертельной обиды. Но нет… В битве при Каннах я даже не видел его сына — и не ведаю, как он погиб. Скорее всего, и сам сенатор этого не знал.

И вдруг старик спросил меня:

— Публий… у тебя ведь недавно родился сын?

— Да, сиятельный… — кивнул я, не зная, какое это отношение имеет к нашему разговору. — Как раз через год после той битвы.

— Мой Гней, он остался на том поле. Его золотое кольцо сложили в амфору, чтобы бросить потом к ногам карфагенских сенаторов. Это все, что я знаю о нем. Слуги, что отправились с ним, то ли погибли, то ли были проданы как рабы, и некому даже рассказать мне, как он умер. Был ли у него погребальный костер, или плоть его расклевали птицы. Они разжирели в тот год.