Как легко понять, все эти события развивались либо непосредственно близ границ Никейской империи, либо напрямую касались ее соседей, что конечно же затрагивало интересы и византийцев. Не без внимания, конечно же, император следил за событиями в Иконийском султанате, где сыновья погибшего султана КейХосрова II Кылыч Аслан IV (1246—1264) и Иконийский султан КейКавус II (1245—1256; 1257—1261) явились к хану Хулагу, надеясь получить от него ярлыки на правление уделами.
Дрожа от страха, КейКавус II подарил грозному хану специально сшитые для него сапоги, на подошве которых приказал нарисовать собственный портрет (что само по себе беспрецедентно для мусульман, не допускающих художественного изображения лица человека). «Ваш раб смеет надеяться, – промолвил он, – что его государь пожелает оказать честь голове его слуги, поставив на нее свою августейшую ногу». Но усилия КейКавуса II были тщетны – монголы не забыли, как в 1256 г. он противостоял их армии, а его грубая лесть лишь возмутила хана.
В таких условиях Феодору II нужно было сохранять предельную осторожность в отношениях с соседями, чтобы не поссориться с могущественными татарами и сохранить в целостности свои владения. Разделенный между братьями Иконийский султанат также недолго оставался в состоянии мира. КылычАслан IV активно интриговал против брата, обвинил того в переходе в христианство (!), и КейКубад II погиб в 1257 г. при невыясненных обстоятельствах. КейКавус II попытался начать тайные переговоры с султаном Египта о совместных действиях против брата и татар, но его переписка стала известной врагам, и он бежал в Никею
[299].
Связанный договором, заключенным еще его отцом, Феодор II выделил сельджуку 400 всадников, не могущих играть никакой роли в предстоящих баталиях, и отказался открыто вмешиваться в противостояние монголов с турками. В свою очередь, чтобы у татар создалось превратное, преувеличенноопасное впечатление о его стране, он приказал вести их посольство, вскоре прибывшее к нему, самыми трудными горными дорогами. Когда те, наконец, прибыли к дворцу, их встретили многочисленные отряды византийских воинов, закованных в броню. Монголотатары подумали и решили заключить мир, Никейская империя была спасена от татарского нашествия
[300].
Но здоровье царя оказалось подорванным тяжелой борьбой и внезапно открывшейся болезнью. Ласкарис резко похудел, и никто из врачей не мог ему помочь. Лицо его стало багровокрасным, и он, теряя сознание, нередко падал наземь без чувств
[301].
Умирал Феодор II очень тяжело, прекрасно понимая, что Палеологи не забудут и не простят ему тех обид, которые он им нанес. И наверняка захотят сполна расплатиться с 8летним Иоанном IV Ласкарисом – единственным отпрыском мужского рода в императорской семье, ставшим новым царем. Со слабой надеждой он назначил регентом своего верного Георгия Музалона, ненавистного аристократии всей Никейской империи, первого министра двора
[302].
Как рассказывают, перед смертью император принял вначале малую, а потом великую схиму. Призвав архиепископа Митиленского, он исповедался у него, прерывая слова криками: «Оставил я тебя, Христе мой!», и 16 августа 1258 г. скончался в Магнезии на Ерме. Похоронили Феодора II Ласкариса рядом с отцом в монастыре Спасителя в Созандрах
[303].
IV. Император Иоанн IV Ласкарис (1258—1261)
Глава 1. Страсти вокруг царственного агнца и «конституционная монархия» Палеолога
Царствование нового императора, краткое, но содержательное, примечательно тем, что ни одного активного или волевого действия со стороны царя по причине его малолетства не произошло. Юный Ласкарис был и оставался царственным агнцем, влекомым судьбой и человеческими страстями по волнам истории. Весь его удел состоял в том, чтобы прикрыть своим статусом стремительное возвышение другого человека, настоящего спасителя Византии, одного из ее главных и, увы, не оцененных героев, худая молва о котором исказила истину. Но, поскольку в течение нескольких лет Византийская держава официально находилась под главенством этого мальчика, мы не станем нарушать традицию и доведем повествование об его правлении до последнего дня.
У покойного императора Феодора II Ласкариса осталось после смерти пятеро детей – четыре дочери и мальчик Иоанн IV Ласкарис. Двух дочерей он успел выдать замуж – одну за этолийца Никифора, вторую – за будущего Болгарского царя Константина I Тиха (1257—1277). Две другие, выражаясь словами современника, «были обречены на иго сиротства». В последние дни своей жизни Феодор II Ласкарис позаботился о том, чтобы хоть както закрепить права сына на царство и обезопасить его. Он составил письменный договор об опекунстве с Георгием Музалоном и патриархом Арсением, скрепленный письменными клятвами всех знатных лиц Никейской империи. Интересно, что клятвы давались дважды: первый раз перед смертью царя, второй раз – сразу после его кончины.
Но, как известно, византийцы были не особенно щепетильными в таких вопросах, и уже вскоре многие аристократы начали возмущаться по поводу незаслуженного, с их точки зрения, возвышения Георгия Музалона. Нет, конечно, никто не собирался оспаривать прав малолетнего царя Иоанна IV, но это вовсе не означало, что все были согласны с кандидатурой его опекуна. Вспоминали, что Музалон не принадлежал к знатному роду, что именно он часто указывал покойному императору на кандидатуры аристократов, недовольных властью Ласкариса, и те вскоре оказывались в тюрьме. Кроме того, отдельные вельможи напрямую подозревали Музалона в стремлении присвоить себе царскую власть, пользуясь малолетством наследника престола.
Музалон, однако, всегда отличался проницательностью, а потому поспешил созвать совет, на котором предложил выбрать другого достойного человека, которому мог бы передать опекунство над юным императором. С ответной речью выступил Михаил Палеолог, счастливо спасшийся от неминуемой гибели вследствие смерти Феодора II и освобожденный из темницы.
Он заявил, что никто не в состоянии найти лучшего опекуна мальчикуцарю, чем это сделал покойный государь: «Ведь ты и по достоинствам выше других, и по уму, в котором нет недостатка, над всеми первенствуешь. Итак, властвуй, пекись и о царе, и о делах Римской империи. Мы с удовольствием последуем за тобой, ибо не всем же начальствовать, не всем повелевать – многоначалие есть безначалие». Закончив, Палеолог окинул взором зал, стараясь увидеть несогласных с его мнением. Таковых не нашлось – напротив, все присутствующие в третий раз подтвердили слова присяги и собственные клятвы, и каждый призывал Небесные кары на свой род, если нарушит их. Успокоившийся Музалон направился в Магнезию, пригород Никеи, где располагался царский дворец, и занялся обычными государственными делами
[304].