В своей «Истории» бывший великий доместик описывал сцену прощания с дочерью и полагал ее поступок жертвой, принесенной ими обоими за весь христианский народ. И, надо сказать, Феодора Кантакузен действительно впоследствии многое сделала для Православия и спасения своей родины. Имея большое влияние на престарелого мужа, Феодора удерживала его от активных действий против Византии, восстанавливала храмы и на свои деньги выкупала пленных христиан. После смерти султана она вернется в Константинополь, где позднее и умрет
[800]. Следует сказать также, что, пока Кантакузен договаривался о браке дочери, латиняне с папского благословения в 1344 г. овладели богатым городом Смирной, который будет оставаться в их руках почти 60 лет
[801].
После заключения договора Кантакузена с Гази положение Анны Савойской и патриарха Иоанна Калеки стало безнадежным. Только непримиримые Фессалоники демонстрировали застарелую ненависть к сторонникам Кантакузена. Но и там прежнего единодушия уже не было. Иоанн Апокавк, один из архонтов города, перешел в жесткую оппозицию к зилотам, в начале лета 1345 г. заманил их главу Михаила Палеолога в засаду и умертвил его. Начались аресты зилотов, а Иоанн Апокавк, разуверившись в победе Анны Савойской, склонял население к тому, чтобы признать над собой власть Кантакузена
[802]. Но это вызвало настоящее восстание. Успех сопутствовал зилотам: Иоанна Апокавка и его товарищей сбросили с крепостной стены, и толпа порвала их уже мертвые тела на куски. Ни о какой сдаче города Кантакузену никто не желал слышать, а новым архонтом стал присланный из столицы Алексей Метохит.
Яростный порыв фессалоникийцев с фатальной неизбежностью обрекал их на политическую и военную изоляцию. Константинополь был далеко и ничем не мог помочь городу. А сербы к тому времени захватили уже всю Македонию, вплотную подойдя к Фессалоникам. Если не Кантакузен, то они должны были стать новым хозяином мятежного города – выбор не большой.
Активность сербов объясняется не только богатством вожделенного ими города, но и иными причинами. Стефан Душан уже давно лелеял мечту о создании Сербогреческой империи на развалинах Византии. В течение почти 24 лет король был занят исключительно ЮгоВостоком, где имел очевидные успехи. Еще в самом начале Душан завоевал Македонию, а затем, используя смуты в Византии, захватил огромные территории, включая Албанию, Эпир, Фессалию, Акарнанию и Этолию. Стефан вступил в переговоры с Римской курией и был готов пойти на серьезные уступки, чтобы только получить покровительство папы и ликвидировать угрозы своему государству со стороны Запада
[803].
В 1346 г. Стефан Душан, до сих пор носивший титул короля, провозгласил себя «царем сербов, ромеев, болгар и албанцев», был торжественно коронован в этом сане Сербским архиепископом Иоанникием (1338—1354), которого затем произвел в патриархи, и завел двор в Скопье наподобие византийскому. Затем в Сербии были введены византийские титулы и церемонии
[804].
Это вызывающее по отношению к Константинопольскому патриарху, которого попросту проигнорировали, событие произошло при полной и открытой поддержке Болгарского патриарха и Охридского архиепископа. Конечно же, раздираемая Гражданской войной Византия никак не отреагировала на это попрание прав своего предстоятеля и императора.
Более того, Душан приблизил к себе представителей византийской знати, а греческий язык официально уравнял с сербским – не случайно многие грамоты и акты Стефана IV написаны погречески. Вместе с Душаном была коронована на царство и его супруга Елена Болгарская (1332—1374), а их сын Стефан Урош V Слабый (1355—1371), будущий последний царь из династии Неманечей, провозглашен «кралем всех сербских земель»
[805].
Нет никаких сомнений в том, что учреждение патриаршества было вызвано не только желанием Душана укрепить Сербскую церковь, но и политическими соображениями. Разумеется, патриарх был нужен Сербскому царю для венчания по византийскому обряднику. Ведь императорство, на которое претендовал Душан, было немыслимо для современников, воспитанных в духе византийского имперского моноцентризма, без патриаршества. Естественно, позднее Константинопольский патриарх Каллист (1350—1354, 1355—1364) не признал решений Скопльского собора о поставлении Сербского патриарха и произнес отлучение на него. То обстоятельство, что в этом Соборе приняли участие старцы Святой горы Афон и некоторые греческие архиереи, вызвало новый раскол в Восточной церкви, завершившийся только в 1375 г., когда отлучение было снято с Сербской церкви
[806].
В свете этих событий последним шансом Анны Савойской стал правитель Добруджанского деспотата, отделившегося от Тырновского царства, некто Балик (1320—1347), этнический половец, ветром судьбы поставленный над болгарами. По ее призыву он направил 1 тысячу всадников вместе со своими братьями Феодором и Добротичем (1347—1386), вскоре ставшим его преемником, на фракийский берег Понта, получив в награду руку дочери Алексея Апокавка. Но и Добротич был вскоре разгромлен полководцем Кантакузена Факрасисом у Силимврии. Остатки болгар укрепились в Мидии и успешно отражали попытки византийцев взять город штурмом
[807].
В целом дела у Кантакузена шли совсем неплохо. Тем не менее, не желая продолжения войны, он направил послание к патриарху, написанное, к слову, пурпурными чернилами, в котором еще раз попытался убедить своего противника в чистоте собственных помыслов. В заключение император предлагал заключить мир. Предложение пришлось Калеке по душе. Он и сам начал понимать, что едва ли успех будет сопутствовать его делу. А потому, сославшись на искреннее, по его словам, раскаяние Кантакузена и нежелание истреблять ромейскую силу в междоусобной борьбе, попытался убедить императрицу принять мир.
Увы, Анна Савойская совсем иначе воприняла эту ситуацию, посчитав, что патриарх разменивает ее интересы на собственные гарантии. Императрицу можно понять: женщина, измученная годами внутренней борьбы, вдова, потерявшая мужа при юном наследнике престола, чужеземка (наконец) в глазах византийцев, она не могла рассуждать объективнокритически. А потому с тех пор ее отношения с Калекой резко ухудшились, начались постоянные скандалы, не сулящие ничего доброго для вчерашних союзников
[808].