– Конечно, мы приехали, – ощетинивается мама.
– Но в прошлом году вас не было.
– Зато сейчас мы здесь. – Диксон кладет руку на плечи крестнице. – И сегодня такой прекрасный день! Мне нужно найти сортир, пока я не обмочился, а потом я требую экскурсию.
– Боже, папа, – охает Бекки.
– Родители Лили пригласили нас пообедать с ними в гостинице, – говорит Анна.
– Я думала, мы пообедаем семьей, но так тоже будет чудесно, – улыбается мама, но я вижу, что она расстроена.
– Сначала я хочу показать Элле мою комнату. – Анна берет меня за руку, как будто мы всегда были лучшими подругами.
Бекки собирается последовать за нами, но Диксон ее останавливает.
– Видела, какое здоровенное дерево, Бекки? Ему, наверное, лет двести.
Анна живет в комнате на троих – просторной, с большими окнами, потертым деревянным полом и тремя кроватями у стены. На подоконнике стоит стеклянная банка с мутной водой, в которой пустила белые волосатые корни косточка авокадо. Кровать Анны не заправлена: я узнаю ее фиолетовое постельное белье с индийскими узорами. На стене над кроватью висят две фотографии. На одной из них Анна стоит с одноклассницами у бассейна. На другой мы с ней лезем на дерево в Центральном парке. Смеемся.
Анна садится на постель, закинув ногу на ногу. Хлопает по кровати, призывая меня сесть рядом. Матрас на краю проседает, когда я сажусь.
– Угадай, что? – говорит она. – И обещай, что никому не расскажешь.
– Хорошо.
– Я серьезно, – не унимается она. – Под страхом смерти. – Она придвигается ко мне. – На прошлых выходных я лишилась девственности.
Она кажется такой гордой собой, как будто совершила какое-то великое достижение, и мне хочется сказать правильные слова – что-нибудь, что звучало бы непринужденно, по-взрослому. Она поверяет мне свою тайну. Но все, что мне представляется, это пот, затхлость, мольбы мамы. Я тяну за торчащую из пододеяльника нитку. Ткань складывается, как гармошка.
– Не знала, что у тебя есть парень, – говорю я.
– А у меня и нет. Это друг брата Лили. Ему девятнадцать. Мы тусовались все вместе на День Колумба.
– Каково это было?
– Не то чтобы здорово. Но все-таки я больше не девственница.
– А вдруг ты забеременела?
– Я не могла. Я одолжила у Лили ее колпачок.
– Фу.
– Конечно, я его сначала помыла. Часа два, – смеется она.
– И все равно фу, – морщусь я.
– Пофиг. Все лучше, чем просто тискаться, как маленькие. – Соскочив с кровати, она идет к окну, берет банку с авокадо и поднимает ее на свет. – Нужно поменять воду.
– Я собираюсь подождать, – говорю я.
– Чего?
– Когда влюблюсь.
Анна, ничего не говоря, ставит банку на место и стоит спиной ко мне – окно, которое она открыла, снова захлопнулось.
– Может, и не буду. Не знаю, – поспешно бормочу я. – Наверное, это звучит тупо.
– Нет, мне это кажется хорошей идеей, – отвечает она, поворачиваясь ко мне.
– Правда?
– Для тебя. Но не для меня. Сомневаюсь, что я когда-нибудь влюблюсь. Я не из тех.
Мы едем домой в темноте. В машине пахнет свежими яблоками. Мы с Бекки играем в оригами с предсказаниями на заднем сиденье.
– Выбери число, – предлагает она, начиная первой.
– Три.
Она отгибает бумажку три раза.
– Выбери цвет.
– Голубой.
Она разворачивает голубой треугольник, чтобы узнать мое будущее.
Внутри она написала: «Ты переспишь с жирным хряком». У нее почерк, как у восьмилетней.
– Фу, гадость, – смеюсь я. – Твоя очередь.
Я беру свое оригами и осторожно разгибаю. Бекки выбирает красное.
Я открываю предсказание.
– «Скоро в твоей жизни появится таинственный незнакомец», – читает она шепотом то, что я написала. – И сунет в тебя свой пенис.
– Такого я не писала! Извращенка! – восклицаю я.
– Погоди. – Бекки наклоняется через меня и осторожно, чтобы ее отец не услышал, открывает молнию на его брезентовой сумке. Достает оттуда белую книжку без обложки. – Думаешь, это я извращенка?
Книжка полна черно-белых рисунков. Изображений парочек, которые занимаются этим самым. Женщина на картинке похожа на жену из одного сериала, только голая. Мужчина бородат, у него длинные темные волосы. Его пенис болтается, выглядывая из-под подола рубашки. Он отвратителен. Я думаю о том, как Анна занималась сексом с тем студентом. При мысли о том, что она была с кем-то, кого почти не знает, мне становится грустно за нее, и я гадаю, не сожалеет ли она о содеянном где-то в глубине души. Потому что когда ты это сделаешь, ничего уже не исправить.
Бекки переворачивает страницу и открывает другую картинку, на ней женщина опирается спиной о стену. Мужчина стоит перед ней на коленях с лицом у нее в паху.
– Фу, – шепчет Бекки. – Можешь себе представить что-нибудь более мерзкое? Наверняка на вкус как моча.
– Буэ-э.
Мы так хохочем, что у меня болит живот.
– Что смешного? – спрашивает Диксон. – Я тоже хочу послушать.
Бекки запихивает книжку обратно в его сумку.
– Мы просто читали, – отвечаю я.
– Элла, ты же знаешь, тебя укачивает, когда ты читаешь в машине, – говорит мама. Она открывает бардачок и достает оттуда пакет. – Держи, на всякий случай, – и протягивает его мне. – Но, пожалуйста, если тебя затошнит, постарайся сдерживаться, пока мы не сможем остановиться. От запаха рвоты меня тоже начинает тошнить.
16:10
Я жду, пока не заболят легкие, а потом, не в силах больше вытерпеть ни секунды, вырываю голову из воды и жадно глотаю воздух. Что-то быстро кусает меня за щиколотку острыми зубами. От их прикосновения меня охватывает паника. Из воды рядом со мной выныривает Джонас. Он смеется над моим испуганным лицом.
– Совсем сбрендил? Я думала, ты черепаха.
Я в ярости уплываю от него, но он хватает меня за низ купальника.
– Пусти.
– Не пущу.
– Придурок.
– Я не придурок. – Он рывком притягивает меня к себе. – Ты же знаешь.
– Ты опоздал.
– Твои дети – рыбы. Они отказывались выходить из воды.
– Знаю, – вздыхаю я. – Иногда мне хочется пропустить их доски через дереводробилку. Не понимаю, как у Питера хватает терпения.
Мы болтаемся в воде, порознь, но вместе.