Дрессер пристально посмотрел на Дэна, как показалось Лине, с огромной неприязнью. Затем Дрессер улыбнулся, его зубы оказались очень белыми и ровными, как лезвие бритвы.
– Я завелся, говоря об этом, Дэн, но не хотел вас обидеть. Я знаю, что мы одна команда. В моей семье помнят несколько имен, несколько деталей. В детстве дед моего отца стал рабом на хлопковой плантации Миссисипи, это все, что мы знаем. Прабабушку матери оторвали от детей, забрали и продали. Что с ней случилось потом? А с прадедом? Это моя боль. Серьезно.
В комнате воцарилось неловкое молчание. Неприкрытые эмоции в голосе Дрессера, его искренность, казалось, смутили Дэна и Гаррисона, и оба теперь сидели, опустив головы, сосредоточенно изучая собственные руки. Только Лина не сводила глаз с Дрессера. В ней вспыхнуло понимание, чувство близости с ним – это было связано с потерянной семьей ее матери и смутным желанием знать. Лине стало интересно, что еще Дрессер узнал об истории своей семьи, о проданной бабушке, о детях, оставшихся без матери, и как сам добился такого успеха, – только посмотрите на него! часы! помощник! – несмотря на эту постоянную, непреходящую пустоту. Несмотря на то, что его сознание пробито огромными дырами, имеющими форму людей. Лина с трудом подавила в себе желание схватить Дрессера за руку.
Дэн поднял взгляд.
– Спасибо, Рон. Я уверен, мы все оценили этот урок истории. – Он вдруг заметил Лину и Гаррисона и поднял ладони, опершись локтями о стол. – А теперь давайте изучим сводки, которые были представлены в других делах о компенсации за рабство, и решения, которые были вынесены. Гаррисон, я хочу, чтобы ты обрисовал основные причины, по которым истцы прежде проигрывали в порядке упрощенного производства, и наши аргументы, чтобы обойти эти проблемы. Самые серьезные из них – право обращения в суд и срок давности. Уверен, ты можешь мыслить нестандартно.
– Теперь ты, Лина. – Дэн ткнул указательным пальцем в направлении ее носа. – Я хочу, чтобы ты сформировала группу для подачи коллективного иска. – Дэн опустил палец и стукнул им по столу для вящей убедительности. – Это очень важно, думаю, ты должна посвящать этому все свое рабочее время. Нам нужно вычленить эту группу и найти влиятельного главного истца, который будет подавать иск. Может быть, нескольких, чтобы было из кого выбирать. Подумай об ущербе – каков его размер и характер. Нам нужно лицо, человек, на примере можно показать ущерб. Но не забывай, сострадание притупляется. Люди вмещают лишь ограниченное количество душераздирающих историй, после чего перестают их воспринимать. Рабство – это ужасно, да, да, а что еще? Нужно что-то волнующее, неотразимое, под новым углом. И не забывай про фотогеничность – ведь эти люди попадут на телевидение, в газеты, они будут давать интервью. Нам нужны необычные люди, Лина, несколько необычных историй. Конечно же, ужасы рабства, но и вставание с колен, ля-ля, в общем, ты меня поняла?
Лина кивнула, машинально, как всегда, когда Дэн задавал ей вопрос только с одним возможным ответом.
– Вот и чудненько! – сказал Дэн. – Ну, Рон, мы понеслись.
В дверях Лина обменялась рукопожатием с Дрессером. Он положил свою левую руку поверх ее правой и сжал их, чтобы она не могла отнять руку.
– Спасибо, – сказал он, впервые глядя ей в глаза. – Я знаю, что это нелегкий случай. Я знаю, что вы будете стараться ради нашего успеха.
– Я с нетерпением жду совместной работы с вами, – сказала Лина. Рука Дрессера была теплой и сухой, светло-карие глаза блестели.
Лине никогда не приходила в голову мысль о компенсациях за рабство. В школе права этому не учили, и вообще она никогда об этом не думала. Белая девушка двадцать первого века из Нью-Йорка – что она знала о долговременном ущербе от рабства или о 6,2 триллиона долларов невыплаченного жалованья? Десятки брифов, которые она написала за время работы в «Клифтоне», прошли перед ней мысленным парадом – разные дела, разные клиенты, но по сути одно и то же. Каждый клиент – ТОО, или LLP, или ООО, или Лтд., или Корп. Каждая жалоба – вариация на тему о нарушенном договоре. Но Дрессер принес в «Клифтон» что-то совершенно новое. Двести пятьдесят лет, тысячи безымянных, безликих, забытых людей. Да, они были отцами и матерями-основателями Америки точно такими же, как и белые люди в париках, хлеставшие бичами по их спинам. Почему Лина не знает их имен? Почему она не изучала их историю? Где памятник? Где музей? Чего они хотели, ради чего работали, кого любили?
Джозефина
В половине десятого коляска доктора загромыхала во дворе. Джозефина и Миссис Лу ждали на крыльце с самого завтрака; Миссис Лу покачивалась в качалке, под ситцевыми рукавами ее платья росли пятна, Джозефина обмахивала рукой лицо, чувствуя, как пот на ее верхней губе становится прохладным и высыхает. Ноги болели от стояния, во рту пересохло.
Доктор Викерс выбрался из коляски и торжественно снял шляпу. Лошадь прядала ушами, отгоняя гудящих мух. Доктор немного постоял во дворе, глядя на Миссис Лу, сидящую на крыльце. Лысая голова доктора блестела, как очищенная картофелина, живот выпирал, спина была слегка ссутулена, а слишком короткие ноги выгнуты в коленях, как куриная грудная косточка. Лицо доктора было похоже на сморщенное яблоко, высохшее на солнце, кожа местами натянутая, местами обвисшая, карие глаза широко расставлены.
– Добрый день, миссис Белл, – сказал он.
Лицо и голос доктора сразу показались знакомыми, и у Джозефины перехватило дыхание, как будто открылся ящик с воспоминаниями. При виде лысой головы, похожей на очищенную картофелину, Джозефина вернулась в ту ночь, когда впервые пыталась бежать, когда вернулась в Белл-Крик с такой сильной болью в животе, что было трудно дышать. Из-за этой боли она и вернулась. Был рассвет, шел дождь, у окна прыгала ворона. Джозефина лежала на высокой кровати, рядом с ней сидела Миссис Лу, по комнате ходил незнакомый мужчина, он осматривал Джозефину, ощупывал толстыми пальцами. Теперь доктор Викерс стоял в пыльном дворе, по лицу сбегала струйка пота, медленно, как будто гладя его щеку. Это был тот самый человек.
Джозефина отбросила воспоминания и посмотрела вниз: у нижней ступеньки крыльца приземлилась ворона и тюкнула землю твердым клювом. Лошадь врача вздрогнула и начала отступать в сторону по мере того, как ворона приближалась к копытам, клюя утоптанную землю. Лошадь фыркнула, и ворона низко взлетела, держа в клюве что-то маленькое и черное.
Доктор начал подниматься по лестнице. Его тело покачивалось из стороны в сторону, перила скрипели под его весом. В правой руке он держал трость, но не опирался на нее. Широко раскрыв объятия, он подошел к Миссис Лу.
– Дорогая Лу Энн, сколько лет прошло. Рад видеть тебя снова. – Его голос звучал низко, нежно и сладко.
– Я тоже рада, доктор. Как давно это было! – Миссис Лу встала, чтобы поздороваться с ним, ее волосы на шее и лбу были влажны и растрепаны, платье на спине, которой она прижималась к качалке, потемнело. Миссис покачнулась, согнув колени, – изобразила нечто вроде реверанса.
– С прискорбием услышал о ваших недавних бедах, – сказал доктор. – Сарай. И, конечно, твое слабое здоровье.