– Ну разве мог я отпустить свою невесту без драки? – усмехнулся Эшмонт.
– Очень серьезной драки, – поправил Рипли. – Дать кулаком в морду было недостаточно.
– Было бы гораздо лучше, если бы ты все‑таки выстрелил, – заметил Эшмонт.
Доктор тем временем закончил перевязку и откланялся.
– Разве вы не понимаете? – продолжил Рипли. – Если Эшмонт не стал бы из‑за вас стреляться, тут же пошли бы сплетни, что вы того не стоите.
– Именно, – подтвердил Эшмонт.
– Господи, дай мне сил!
Воздев руки к небесам, Олимпия пошла прочь.
Оба дуэлянта смотрели ей вслед, и на сей раз ее походка явно выдавала раздражение.
– Я не ждал, что женщины способны понять, – сказал Эшмонт. – А вот ты понял.
– Да, дошло в конце концов.
Эшмонт помог Рипли встать и признался:
– Я и вправду хотел тебя убить.
– Знаю. И почему же не убил?
Почему? Рипли требовал объяснений, которые ничего не объясняли. Эшмонт нахмурил брови, и прошла долгая минута, прежде чем опять улыбнулся, и пожал плечами:
– Письмо, которое она написала, было таким… добрым и честным.
Его голубые глаза посмотрели вслед быстро удалявшейся по тропинке Олимпии.
– Лучше догони ее, а то вдруг опять сбежит.
Рассмеявшись, Эшмонт направился к своему экипажу, а Рипли пошел вслед за женой.
Олимпия ожидала его возле дилижанса, сложив руки на груди. Рипли старался не хромать. Голова болела, кожу саднило, но он не собирался в этом сознаваться.
– Думаю, нужно будет сменить повязку, – сказала Олимпия. – И приложить лед.
– Разумеется, но Сноу отлично справится. Вы же не хотите его обидеть?
Олимпия взглянула на камердинера мужа.
– Вы вернетесь домой вместе с Дженкинс, а мы с герцогом поедем в дилижансе.
Сноу, прежде чем выполнить ее приказ, вопросительно взглянул на хозяина.
– Делай как велит ее светлость, – сказал Рипли. – Не иначе, она хочет снять с меня стружку, но наедине. Дженкинс вроде не кусается.
Камердинер уехал, а Першору хватило ума вообще не показываться на глаза. Будь Рипли на его месте, тоже дал бы деру при виде рассерженной Олимпии.
Он помог жене сесть в карету, затем забрался сам. Воцарилась тишина. Олимпия демонстративно смотрела в сторону и молчала до тех пор, пока впереди не показался трактир под названием «Зеленый человек», что на самой вершине холма Патни.
– Можем сделать остановку, если хотите. Вроде бы так положено после дуэли.
Ага, похоже, лед начинает таять, подумал Рипли, но предпочел отказаться:
– Не сегодня. У меня уже была возможность подкрепиться: содовая с бренди, – тоже традиция, видите ли.
– Жаль, я раньше не знала, – вздохнула Олимпия. – Вот что мне нужно было тогда. Бренди штука хорошая, но с чаем невкусно. Что ж, хоть на это хватило ума, и то дело.
– С головой у меня все в порядке, – возразил Рипли. – И Эшмонта я не боялся. Знал, что у него был шанс в меня попасть. А вот риск рокового исхода был очень мал, знаете ли: один к четырнадцати, – и всего‑то один к шести, что он бы меня ранил.
Олимпия взглянула на него поверх очков.
– Всего‑то.
– Вот вы женщина практичная и разумная. Давайте разделим тело дуэлянта на девять частей. Если занять правильную позицию, пуля его убьет лишь в том случае, если поразит одну из трех этих частей.
– Хорошо, встали в правильную позицию. Это где, в соседней деревне?
– Главное, не стоять во весь фронт, но если встать так, как стояли мы, шансы быть подстреленным составляют пять к одному, и три к одному – что ваш выстрел попадет в цель.
– Насколько я вижу, шансы совсем не нулевые.
– А какие, по‑вашему, шансы на то, что вы не убьетесь во время поездки в кебе? Вы не хуже меня знаете, сколько случается дорожных происшествий. Это мне следовало бы устроить вам допрос с пристрастием: как вы могли так рисковать? – но я молчу, потому что великодушный и знаю, что вы сделали это исключительно потому, что беспокоились за меня. Но этого не случилось бы, продолжай вы спокойно спать, как и полагалось после первой брачной ночи. Неужели я вас совсем не утомил?
– Так вот зачем… все это? Чтобы, выбившись из сил, я спала без задних ног?
– Боже, неужели вы полагаете, что я настолько расчетлив? Я только хотел сделать нашу первую ночь незабываемой. Я не собирался умирать, но все же должен был учитывать все шансы, даже самые ничтожные.
– Полагаю, перевес все‑таки был на вашей стороне, но если бы отклонились чуть в сторону…
– И все‑таки надо отдать должное Эшмонту: рассчитал почти идеально, хотя я бы предпочел, чтобы пуля просвистела мимо уха. Мы все хорошо стреляем – папенька Блэквуда позаботился, гонял нас день и ночь. Но как бы ни хорошо стрелял ты сам, никогда не знаешь, как поведет себя противник: в голову ему не залезешь. Я нарушил Эшмонту его хитроумный план, и единственное, что мог сделать, так это выстрелить в воздух.
– Ох, Рипли… – вздохнула Олимпия.
– Идите ко мне. – Он не стал ждать, просто привлек ее к себе и усадил на колени. – Так‑то лучше.
Олимпия положила голову ему на плечо.
– Это была самая худшая минута – или сколько их там было? – всей моей жизни!
– Простите.
– Но вы думали, что я буду спать, и предполагали вернуться домой до того, как я успею прочесть ваше письмо. Вы же не хотели, чтобы главный кошмар моей жизни случился уже на следующий день после свадьбы.
– Было чертовски неприлично с вашей стороны подняться в такую рань.
– Просто видела дурной сон.
Олимпия поведала мужу, что ей приснилось, и он усмехнулся:
– Я в тюрбане? Забавно!
Она подняла к нему лицо.
– А повязка действительно смахивает на тюрбан! Я не верю в предзнаменования, но вот в предчувствия… У меня полно братьев, и я всегда остро чувствовала, если с кем‑то из них беда. А у вас очень скоро начнет раскалываться голова. Надеюсь, вы понимаете.
Ее предсказание запаздывало: боль уже была невыносимой, – и ему не помешал бы бренди – без содовой, порции две‑три! И еще ему хотелось скорее оказаться дома: чтобы она суетилась вокруг него, а он бы притворялся, что ему это не нужно…
– Я помню, как страдал Эшмонт.
– Это когда ему чуть не отстрелили ухо? – уточнила Олимпия. – На дуэли с лордом Стьюкли?
Рипли вытаращил глаза.
– Вы про это знаете?