Ад идёт с нами - читать онлайн книгу. Автор: Александр Гедеон cтр.№ 42

— Супруг? — на всякий случай уточнил он, показывая на идиллийца.

Зара кивнула с улыбкой, породившую лёгкую зависть к везучему сукину сыну на голограмме.

— Он отбыл по торговым делам в один из центральных миров Доминиона. Боюсь, какое-то время мы не увидимся.

“Если увидитесь вообще” — едва не брякнул Рам, но вовремя прикусил язык. Неизвестно, чем и как закончится война и кто доживёт до её конца. Не надо лишний раз попусту расстраивать человека.

— После войны вернётся, — вежливо произнёс он.

— Обязательно, — беспечно улыбнулась идиллийка. — Так что насчёт пожеланий к ужину?

Рам, за время службы привыкший жрать всё, что не слишком извивается, можно прожевать и не пытается сожрать его самого, на подобные вопросы обычно отвечал в духе “тащи, что есть, а там разберёмся”. Так же он хотел ответить и сейчас, но вовремя вспомнил про Дану.

— Местных морепродуктов, желательно — свежих, — попросил он.

Заказывать что-то для Нэйва полковник не посчитал нужным, резонно полагая, что мнение гефестианца относительно еды совпадает с его собственным..

— Если только вы прикажете пропустить транспорт с побережья в Зелар, — вздохнула идиллийка. — Но возможно в каком-то из ресторанов ещё не опустошили аквариумы с живой рыбой.

Танцующей походкой Зара прошлась вдоль контейнеров и оглянулась на Костаса, ожидая когда тот начнёт обещанную демонстрацию музейных экспонатов.

Рам сверился с планшетом и раскрыл блажайший контейнер с королевскими сокровищами. Как по заказу, первое, что он увидел — роскошное ожерелье из драгоценных камней.

Китежец едва удержался от смеха, подумав: “Ну точно, дикари — меняем людей на бусы”.

То, что этот, без прикрас, шедевр неизвестных мастеров стоил баснословную сумму, не прибавляло ожерелью ценности в глазах полковника. Китежцам вообще была чужда бессмысленная роскошь — их милитаризованное общество по прагматизму и бытовому аскетизму вполне составляло конкуренцию гефестианцам. Для жителей Китежа ценность представляло лишь то, что имело практическое значение, а не то, что годилось лишь на ювелирные поделки или сбор пыли в качестве “элемента декора”.

Рам в этом плане исключением не был. Единственным произведением искусства, которое ценил полковник, являлась полутораметровая бронзовая скульптура “Танцор” работы новомодного плимутского скульптора-авангардиста. Сам Костас в переплетении бронзовых полос никакого сходства с танцующим человеком не наблюдал, но зато предмет имел то ли в начале, то ли в конце очень удобную для хватания дырку. Именно это оказалось ценно, когда на Новом Плимуте в офис каршеринговой фирмы, где Рам брал в прокат машину, ворвались нанятые конкурентом мордовороты: успевший схватить “танцора” китежец раскроил черепа двоим из нападавших, а остальных заколотил в подсобку к роботам-уборщикам, где продержал до приезда полиции. Вооружённые парализаторами, шокерами, битами, обрезками арматурных прутов и ножами налётчики просто не могли противостоять убойной силе искусства. Спасённый бизнесмен на радостях подарил скульптуру Раму, так что теперь “танцор” торчал в прихожей полковника, веселя гостей своим нелепым видом и попутно служа вешалкой.

Этим опытом и ограничивалось короткое приобщение Костаса к миру высокого искусства. Зато Арора со всей очевидностью ценила искусство. Она с восторженно распахнутыми глазами переходила от одного контейнера к другому, рассматривая статуэтки, картины, ювелирные украшения и, к удивлению Костаса, даже холодное оружие.

Его вообще многое удивило.

Идиллийское искусство несколько отличалось от знакомого Костасу. Не будучи большим поклонником разного рода художеств, он простодушно делил музейные экспонаты на “унылое нечто, древнее, как окаменелое дерьмо мамонта”, “невнятная бессмысленная мазня”, “очень натуралистично нарисованные портреты и пейзажи, немногим уступающие голограммам” и “о, а такое я бы повесил дома, будь ценник не как у крейсера”.

Как бы то ни было, большая часть музейных экспонатов, виденных китежцем, была либо пафосной, либо нарочито-целомудренной, либо скучной, либо излишне оригинальной. Точнее, до отвращения оригинальной: некоторые экспонаты выглядели так, что никто ничего не понимал, но старательно восхищался, чтобы казаться умнее остальных.

Идиллийское искусство, как правило, было вполне понятно всем и каждому без получасовых пояснений гида. На этой планете воспевали красоту, любовь и веселье. Откровенные, полные страсти полотна могли с равным успехом украшать стены столичных музеев и обложки эротических (а то и порнографических) изданий.

Красота обнажённого тела подавалась с таким мастерством, что картины, скульптуры и статуэтки в равной степени вызывали благоговейный трепет, восхищение и вполне человеческое желание. Обнажённая танцовщица, чей горящий взор, такой живой и полный желания, приковывал взоры зрителей; влюблённая парочка, со смехом кувыркающаяся посреди цветущего поля, заражала молодым задором; спящая на берегу реки девушка, изваянная настолько правдоподобно, что казалось вот-вот проснётся и откроет глаза…

При всей откровенности изображений Костас вынужден был признать, что с привычной порнухой у них довольно мало общего. Но и с обнажённой натурой на виденных в картинных галереях полотнах — тоже.

— Рай малолетних онанистов, — резюмировал Костас. — Никогда не думал, что порнуха — тоже искусство.

Полковник невольно задумался: а повесил бы он такую картину у себя дома? С одной стороны — да. В спальне ей самое место, даже не смотря на обязательные шуточки друзей про рукоблудство перед сном. С другой — не при наличии дома детей. На Идиллии, как успел понять Костас, нагота не считалась чем-то постыдным. Подобно древним грекам, идиллийцы воспевали красоту человека и дети воспринимали подобные статуи и картины как нечто совершенно нормальное. На Китеже придерживались более консервативных взглядов.

Мастерство художника, нарисовавшего это, было очевидно даже Раму, но он сомневался, можно ли считать подобное искусством. Этого полковник не брался определить, но зато мог поклясться, что картина составила бы отличную компанию “Танцору”. Они смотрелись бы рядом просто бесподобно, как самые натуральные Красавица и Чудовище.

— Никогда не понимала, чего постыдного многие народы находят в плотской любви, — пожала плечами Арора, любуясь картиной.

Мысль о том, что вполне возможно она — последний представитель Идиллии, рассматривающий это полотно, делало его ещё прекрасней в глазах Зары.

— Личная жизнь называется “личной” как раз потому, что не выставляется на всеобщее обозрение, — парировал Рам.

Его слова вызвали искренний смех идиллийки.

— Для эмпатов “личное” — скорее абстракция. Когда твоя душа обнажена для окружающих, так ли важно скрывать тело?

Полковник задумчиво хмыкнул. Он попытался было представить — каково это, жить открытой книгой для окружающих? Практически без личного пространства, не в силах скрыть чувства и отношение к чему-либо. Попытался и не сумел. Слишком чуждый образ просто не умещался в сознании китежца.