– Надо убить их, – сказал герцог. – Надо приказать Серпису, чтобы их задушили.
Он открыл дверь и вошел в кабинет. Зажженные свечи озаряли символ Гармонии, гобелен со сценой абордажного боя; вчера Маринк всадил дротик в вытканное изображение Лингбакра, дротик так и торчал из перекрестного сплетения нитей.
На столе была разложена карта. Сгрудились миниатюрные корабли, а одна модель почему-то валялась в стороне от боевых действий, за чертой (непорядок!) на столешнице. «Ковчег» капитана Лидса.
За столом восседала кукла маркиза Батта. Глаза – дырявые черепа птиц – смотрели на герцога в упор. Истлевший клюв отбрасывал серповидную тень. Серые перья торчали из пасти.
За спиной Маринка, скрипнув, затворилась дверь. Он глядел не отрываясь на куклу. Как она очутилась здесь? Как преодолела решетку и вылезла из казематов Северо-Западной башни?
Кукла не шевелилась. Зато шевельнулась темнота в углу. Что-то промелькнуло на периферии зрения. Маринк выхватил пистолет. Несколько свечей погасли, задутые сквозняком. Островок света уменьшился, подтачиваемый волнами тьмы. Тьма шуршала и шелестела. У Маринка кололо в груди.
– Сын? – позвал он негромко. Стволы тыкались в очертания шкафов. – Мальчик мой, не нужно прятаться.
Накануне, лежа под одеялом, герцог чувствовал себя таким же испуганным и несчастным, как тридцать лет назад. Тогда буря уничтожила возведенные им здания, в Оазисе и Кольце умирали его подданные, мраморный лик Руа проступил из-под штукатурки на фронтоне дворца. Маринк не поддался на уговоры Уильяма Близнеца, и рыбаки остались один на один со штормом – как сегодня они остались открыты для пушек Лингбакра. Засыпая вчера, герцог думал о повторении Левиафановой ночи и дрожал.
В кабинете, полном тьмы, страх улетучился. Свечи гасли, тьма набухала, но она таила не пиратов, не клановцев, не изменщиков, а всего-навсего бедного мальчика, его сына. Просто Батт перегрыз цепь и решил поиграть со своим папой. Как в детстве.
Маринк облизал губы, не сводя оружия с теней, потянулся к подсвечнику. Ледяные пальцы окольцевали его запястье, дернули. Желтое лицо вылепилось из мрака. Глухая боль в груди сменилась болью иного рода: резкой, горячей, мешающей дышать. Это шпага вошла в солнечное сплетение и пронзила Маринка насквозь.
– Ты кого-нибудь любил, папочка?
Круглые белые глаза глубоководного монстра сверлили герцога. В отсветах свечей влажно блестели тонкие острые зубы.
– Любил, – прошептал Маринк, превозмогая боль.
Он шагнул навстречу сыну, вперед по лезвию шпаги, приставил пистолет к горлу Батта и вдавил все четыре спусковых крючка. Стволы полыхнули огнем. Голова безумного маркиза практически отвалилась, повиснув на клочьях шкуры, как тряпичная. Батт упал, увлекая за собой отца, и лезвие по рукоять вошло в Маринка.
Так они и лежали, обнявшись, и кровь растекалась вокруг. Багровая лужа отразила язычки пламени и куклу с глазами-черепками, которая покинула стул, проползла по столешнице и сгинула во тьме. А тьма задула свечи.
* * *
Битва приглушенно рокотала на юге. На другом конце изогнутой линии баталии.
«Ковчег» шел в головной части строя, между «Кальмаром» и «Серрой». Лидс наблюдал за сражением с кормы.
– Наблюдать труднее всего, – сказал капитан; тяжелый фонарь висел над ним как набалдашник боевого молота. – Смотреть сложа руки.
Он опустил зрительную трубу. Тут же поднес к глазу снова.
Черные паруса обступили арьергард союзной эскадры, обступили и хлынули дальше – как болезнь. Как дурная вампирская кровь.
– «Гармония» вступила в бой. Ответила хорошо…
Нэй глянул на капитана. Широко расставив ноги, подстроившись под колебания палубы, Лидс пытался быть там, в сече, в пушечной пальбе, рядом с флагманом и «Повелителем рек», рядом с каждым кораблем, батареи которого не молчат.
– По мачтам бьют…
Нэй обвел глазами панораму битвы.
Легкие, шустрые ладьи словяков наскакивали на галеры и триремы падальщиков, прикладывали встроенным в корпус тараном, пытались сойтись бортами и довершить начатое ручными таранами, а если не выходило – разбегались по Реке, ускользая от преследователей под прикрытием щитов. Нос одной из галер поднялся высоко к небу, выставив над волнами острые черные скулы: судно клановцев глотало пробоинами воду. На палубе другой галеры рвануло яркое зеленоватое пламя, плеснуло в стороны. Огромная ладья – возможно, самого воеводы Любуура – победно отгребла назад; бронзовый огнемет плюнул темным цилиндром, на этот раз мимо – жидкий огонь растекся, полыхая зеленым, по воде.
– Тарань и зажигай, – пробормотал Нэй, радуясь маленьким победам союзников.
Ветер принес гулкий раскат орудийного залпа, отдаленное хлесткое эхо. Перед тремя отступающими ладьями поднялись грязно-серые столбы. Носовая фигура нерасторопной ладьи – рычащий медведь – разлетелась в щепки.
Центр эскадры задыхался в пороховом дыму. Трехпалубник под черными парусами сунулся в брешь за кормой «Гармонии», но «Томас Дамбли» перекрыл неприятелю путь. Оба корабля гвоздили друг друга, не жалея ядер, пуль и гранат. Трехпалубник потерял крюйс-бом-брам-стеньгу. «Томас Дамбли» вонзил в борт противника абордажные крючья, тот намертво вцепился в ответ – и корабли начали дрейф в сторону смерти. Лицом к лицу. Удаляясь от линии сражения. По спутавшимся снастям карабкались люди и чешуйчатые твари. Продолжали шарахать пушки. Тучи обломков вьюжили над палубами, под дырявыми парусами.
В честную схватку вмешалась пиратская бригантина: обошла «Томаса Дамбли», сцепившегося с трехпалубником, и открыла огонь. Подоспели еще две бригантины. Пристроившись к «Томасу Дамбли» со стороны кормы, они били в упор. Вспышка, вспышка, вспышка!.. Ядра разбивали мачты, драли паруса в клочья. Грот-мачта полисца повалилась на палубу бригантины.
Вражеские корабли расширяли брешь и окружали суда смешанной эскадры. Тыл тоже был в дыму и громовых перекатах: бум, бум, бум, почти ничего не разобрать. Полыхал чей-то корабль. «Только бы не „Тимингила“, – подумал Нэй, представляя, как Лита прячется от голодного пламени и Вийон путается в ее каштановых волосах. – Она бы позвала… если бы…»
«А если не успела?..»
Нэй отогнал темные мысли. Но тревожное чувство устроилось на груди, обвило переговорную раковину. Коснулось сердца холодными щупальцами.
«Маркиз Батт» погибал от рук и зубов пиратского флагмана. Монстр крушил обшивку, разламывал стрингеры и выворачивал шпангоуты – корабельные ребра полисца. «Голодный». Сотворенный из просоленного дерева и костей гигантских рыбин, он рвал деревянную плоть мертвых судов и ломал человеческие косточки. Ядра и пули лишь злили его. Ужасным по силе ударом «Голодный» снес бизань-мачту «Маркиза Батта». Матросы посыпались вниз, точно потерявшие цепкость и ловкость белки с ветвей срубленного дерева. Кричащие капли, красные внутри. Скелет был ненасытен.