Одни члены Клуба усаживались прямо на траву рядом с подиумом, другие собирались группами, чуть поодаль в тени деревьев.
И тут на середину сцены вытолкнули лакомый кусочек восхитительной темной женской плоти. Женщину вел хэндлер. Он держал ее связанные руки высоко над головой. Это, конечно, было лучше, чем настоящий рынок рабов, когда обнаженный живой товар извивается в железных руках надсмотрщика.
— Алисия из Западной Германии, — провозгласил под громкие аплодисменты человек с микрофоном.
Хэндлер заставил Алисию покрутиться на месте, а затем выпихнул вперед, чтобы она прошлась по подиуму.
«Нет, — подумал я, а может, даже выдохнул сквозь сжатые зубы. — Нет, я еще не готов. И вообще, я должен жалеть ее, а не пялиться на ее аппетитную задницу и пунцовое лицо. Мы ведь с ней в одной упряжке».
С каким-то восхитительным надрывом Алисия дошла до конца подиума и быстро повернула назад, к распорядителю, явно делая над собой усилие, чтобы не перейти набег.
Толпа загудела. Некоторые женщины даже пробрались поближе к сцене.
Нет, невозможно. Они могут сделать со мной все, что угодно, если я останусь пассивным, но в том-то и незадача, что у меня ничего не получится. И все же, сколько раз я твердил это у Мартина, но каждый раз делал то, что мне велели. Вот так-то.
«Эллиот, здесь узкий круг гостей. А Клуб, он огромный…» — «Да, но я готов к этому, Мартин. Даже ты это признал».
Следующим на подиум вывели молодого человека по имени Марко. У него были упругие маленькие ягодицы и поразительно красивое лицо. Щеки у него были такими же пунцовыми, как и у Алисии, а напряженный член напоминал бронебойное орудие. Он сделал несколько неуклюжих шагов, хотя я не думаю, что это хоть кто-нибудь заметил. Толпа заволновалась, словно раб мужского пола смог пробудить в ней нечто такое, чего не смогла предыдущая рабыня.
Почувствовав на плече руку хэндлера, я словно окаменел. «Господи! Здесь же еще пятьдесят рабов, так почему ты не даешь мне передышки!» — пронеслось у меня в голове.
— Ты должен это сделать. — прошептала маленькая блондинка.
— Ты, наверное, шутишь, — пробормотал я в ответ.
— Тихо! И давай, Эллиот, пошевеливайся! — прикрикнул на меня хэндлер, немало удивленный тем, что я остался стоять как вкопанный.
Я был не в силах сдвинуться с места Распорядитель стал нервно оглядываться в поисках причины задержки. И тогда второй хэндлер грубо схватил меня за запястья, а третий вытолкнул вперед, к сцене. Я, конечно, слышал выражение «бить копытом», но никогда не делал этого вплоть до настоящего момента Я вдруг понял, что события вышли из-под контроля.
А теперь они силой тащили меня к павильону, совсем как раба на торжище в Древнем Риме, не оставив мне ни единого шанса, так как к первым трем присоединились еще двое красивых мускулистых хэндлеров.
— Я не могу этого сделать! — отчаянно отбиваясь, кричал я.
— Нет, можешь, — насмешливо ответил один из них. — И обязательно сделаешь. Причем прямо сейчас.
Туг они неожиданно меня отпустили, толкнув прямо к распорядителю, как будто знали, что стыд не позволит мне развернуться и по-тихому свалить.
Меня оглушил гром аплодисментов. Совсем как выстрел из ракетницы на скачках, когда сброшенный наездник пытается вскарабкаться на спину норовистой лошади. На секунду меня ослепил яркий свет. Я был не в силах пошевелиться. Просто беспомощно стоял на помосте на торговой площади в Риме, как любой другой привезенный товар. По крайней. мере, именно так на меня и смотрели.
— Ну давай же, Эллиотт! Спускайся по подиуму! — произнес в микрофон распорядитель капризным тоном.
Из первого ряда зрителей, сидевших на траве, донесся свист и ободряющие выкрики.
Мне показалось, что еще немного — и я начну пятиться, чтобы поскорее убраться с проклятой сцены. Но нет, все, что я делал, — это медленно, нога за ногу, шел по подиуму.
В голове было абсолютно пусто — это уже больше чем унижение; это наказание, это как идти с завязанными глазами по чертовой доске, зная, что тебя сбросят в море. Я вдруг весь покрылся потом, хотя член был твердым, как никогда.
Но тут ко мне снова вернулось зрение, и я увидел ощупывающие меня глаза, услышал еще более громкие аплодисменты и одобрительные возгласы. «Система во всем своем великолепии!» Тогда я намеренно замедлил шаг. Я принадлежал этим людям, и осознание этого доводило меня чуть ли не до оргазма. Я сделал глубокий вдох.
Повернуться и пойти назад оказалось чуть проще, так какого черта заставлять себя смотреть в глаза зрителям! Улыбки, кивки, восторженный свист! Вы, сукины дети! Вот вам! Не умничай, Эллиот! Не делай этого! Но я уже чувствовал, что расплываюсь в улыбке. Я остановился, сложил руки на груди и многозначительно подмигнул прелестной загорелой женщине, улыбавшейся мне из-под полей белой шляпы. Передние ряды прямо-таки взревели от восторга. И снова бурные овации. Черт, перестань скалиться и посмотри краем глаза на остальных! А теперь воздушный поцелуй той меленькой брюнеточке в бетой юбке-брюках. И правда, а почему бы не улыбнуться всем этим хорошеньким девчушкам, не подмигнуть им и не послать воздушный поцелуй?!
На меня со всех сторон обрушился смех и крики одобрения. Мне, похоже, удалось навести мосты между стеной и зрителями под деревьями. Так почему бы не повертеть задницей, как манекенщица на модном показе? Нет, какого черта! Никакого выдрючивания. Надо просто потянуть время, чтобы рассмотреть их получше.
А затем я поймал на себе взгляды компании ужасно сердитых парней. Из тех, с кем не хотелось бы встретиться в темном переулке. Казалось, они были готовы убить меня на месте. Распорядитель же как стоял, так и остался стоять, разинув рот.
— Шoу окончено, Эллиот, — взял на себя роль суфлера один из парней. — А ну пошли. Живо!
Меня будто окатил и холодным душем. Но ничего не оставалось делать, как помахать рукой споим фанатам и пойти назад. Не мог же я позволить им стащить себя со сцены.
Я двинулся назад, низко опустив голову. Словом, никого не вижу и вообще я опять хороший мальчик. Но уже через две секунды меня схватили за руки, стащили с лестницы и заставили опуститься на колени.
— Ну ладно, Мистер Индивидуальность, — сказал один из них дрожащим от гнева голосом, а другой ногой пихнул меня вперед.
Все, что я мог видеть, — это пара белых сапог. Они крепко держали мою голову, так что я даже, нравилось мне это или нет, губами касался белой кожи.
Затем кто-то, схватив меня за волосы, заставил поднять голову: на меня в упор смотрели чьи-то темно-карие глаза. Довольно угрожающий взгляд, как и у всех у них, и я почувствовал, что это, должно быть, часть той сладостной муки, когда «местные кондитеры» могут против твоей воли сделать так, чтобы у тебя кровь кипела на медленном огне.
Но у этого был такой голос, от которого душа уходила в пятки.