— Много набрал, — похвалил Удалой. — Тебе скидка положена.
— Про скидку забыл. Вернись, потребуй, — ответил Смола, рассматривая пакет с жидкостью и раздумывая, как бы ее оттуда извлечь без потерь.
— Можно использовать ствольную накладку, — предложил Удалой.
— Не удобно, — засомневался Смола. — И слишком много войдет.
— Для Остапа — в самый раз будет, — настаивал Удалой.
Я прошелся по двору, посмотрел на темнеющее небо. Какой сегодня день? Сколько мы уже в этой песочной стране? Потерял счет дням. Прошлое резко отодвинулось в дальнюю даль, стало напоминать кадры из прекрасного фильма. Как там моя Мила? Что сейчас делает? Думает обо мне?
Торцевой дувал был разрушен, похоже, здесь взорвался мощный заряд. Повсюду, куда не кинь взгляд, — следы насилия и войны. Люди живут, рожают детей, кормятся, разводят скотину в перерывах между разрывами тротила и свистом пуль. Война — такая же естественная часть их жизни, как для европейца ежедневная поездка на работу. И не надоело им убивать и умирать? По-другому никак нельзя?
Я выглянул через проем наружу. Руины, руины… Остатки глиняных стен и сараев. Каменный век. Помпеи сохранились лучше. А говорят, все народы одинаковы. Нет, человечество делится на две совершенно непохожие части. Первая — которая созидает. Вторая — которая разрушает. Наверное, богу требуется постоянный креатив, и потому руками этих «вторых» уничтожает все красивое и великое, чтобы «первые» снова и снова творили и созидали. Этот процесс должен быть бесконечным.
А я со своей группой для чего нужен? Наша миссия в чем?
Когда я вернулся, Остап, вскрыв консервы, разогревал банки на костре. Смола и Удалой все еще никак не могли разобраться с пакетом и его содержимым. Дэвид сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и смотрел на них с настороженным интересом.
— Можно использовать пенал с ершиками для чистки ствола, — подал очередную идею Удалой.
— Пенал маловат. Дэвиду разве что?
— Ну не в ладони же разливать?
Я сел рядом с Дэвидом.
— Лейтенант, я хотел бы тебя спросить…
— Что я скажу своим, когда вернусь? — догадался он. — Но разве ты мне поверишь? Ведь я сейчас могу наговорить все, что угодно.
— Не в этом дело, поверю я тебе или нет. Просто я сейчас поставил себя на твое место. И, ты знаешь, мне не приходит ничего остроумного в голову. Наверное, важнее не то, что ты скажешь. А что уже сказали Майкл и Ричард.
— Точнее, как сказали, — поправил меня лейтенант. — Врать тоже надо уметь. Я велел Ричарду сказать, что вы из местного отряда самообороны, и мы вместе пошли добивать талибов, которые взяли нас в плен.
— Интересная версия. Убедительно. Мне с детства мама говорила, что я как две капли воды похож на талиба.
— Да, но я не уверен, что Ричард сможет рассказать об этом убедительно, — продолжал Дэвид, не заметив моей иронии.
— Значит, тебя будут искать. Наверняка, уже ищут.
Дэвид кивнул.
— Конечно, ищут. Они не прекращают поиски с того дня, как мы попали в плен. Но ты не волнуйся. Отсюда до склада — рукой подать. Рано утром выйдем, и через пару часов будем уже на месте… Я даю слово офицера, Эндрю!
Мы пожали друг другу руки.
— Никогда не думал, что в американской армии есть понятие «слово офицера».
Дэвид подумал и с грустью ответил:
— В армии нет. Среди офицеров — еще есть. Но многое зависит от того, какой офицер. Мы иногда сами себе придумываем моральные ценности. А потом, когда вопрос касается жизни мили смерти, не знаем, как от них откреститься.
Остап начал разносить горячие банки. Из пучка соломы он связал жгут, которым крепко обхватывал закопченные бока банки.
— Меня давно терзает один вопрос, — сказал Остап, опуская на пол перед Дэвидом банку. — Сколько вы зарабатываете в месяц?
— Вот учу, учу тебя, — заворчал Удалой. — А ты опять за свое. Это неполиткорректный вопрос.
— Почему же? — улыбнулся Дэвид. — Я могу ответить.
— Не надо! — властно махнул рукой Удалой. — Отвечать на него — тоже неполиткорректно. Мы воспримем это как оскорбительный намек на наши нищенские оклады.
— Правда, что ли? — осторожно спросил Дэвид.
— Правда, что воспримем, или что нищенские? — уточнил Удалой.
Дэвид не стал уточнять, махнул рукой и рассмеялся.
— Вы шутите. Не думайте, что все американцы такие уж твердолобые. Очень многие понимают, что наша политкорректность зашла уж слишком далеко. И все равно нам ее навязывают.
— Кто? — в один голос спросили Остап и Удалой.
— Те, кто хочет стать невидимым. Так легче жить.
— А что значит «невидимым»? — спросил я.
— Ну, это… этот тот, чьи особенности трудно скрыть. Например, чернокожие. Они считают, что чернокожих в Америке недолюбливают, но пытаются устранить не причину этой нелюбви, а внешний признак. Или гомосексуалисты. Теперь вот приемные родители требуют отменить слова «мама» и «папа». Меня, если честно, это глубоко оскорбило!
— У вас есть жена… ой, простите… есть семейный партнер? — спросил Удалой.
— Перестаньте говорить со мной, как с идиотом, — беззлобно ответил Дэвид. — У меня есть невеста. Она живет в Мичигане и, надеюсь, скоро станет моей женой.
Смола, не принимающий участия в этой увлекательной беседе, выудил из вороха сена соломинку, аккуратно проткнул ею пакет. Осторожно наклонив его, он через соломинку наполнил до половины пустую банку из-под каши. В результате этой операции не было пролито ни единой капли.
Первым традиционно пил я. Не могу сказать, что выпивать нам с парнями приходилось часто. Пьянки, в отличие от боевых операций, по пальцам пересчитать можно было. У меня на даче хорошо гуляли, когда мне тридцать пять стукнуло. В ледяной пещере баварских Альп как-то крепко напились. На судне «Академик Курпатов» оттянулись по полной, вылакав семь бутылок гавайского рома… Ну, еще пару-тройку раз посидели за столом в нормальных, человеческих условиях. Вот, собственно, и все.
Я поднял тост за слово офицера. Дэвид прокомментировал: «Да, это прекрасный тост!» Смола по-русски прокомментировал его комментарий: «Ну-ну, посмотрим!». Я выпил и сделал Смоле знак, чтобы следующим пил Дэвид.
Лейтенант, как оказалось, этот напиток пробовал впервые. Некоторое время он рассматривал содержимое консервной банки, затем осторожно поднес к лицу и втянул носом воздух.
— Что это? — спросил он.
— Виски! — язвительно произнес Смола.
— Концентрированная верблюжья моча, — выдал свое сравнение Остап.
— Объект исламского грехопадения… — вставил Удалой.
— И просто русского падения, — подвел итог я. — А вообще-то это шароп, афганская самогонка. В просторечье — кишмишовка. Пей, не умрешь.