Не говоря ни слова, он рванул подол ночной рубашки кверху и с силой раздвинул Фрэнсис ноги. Ее снова била мелкая дрожь, это несколько его отрезвило.
— Не шевелись, — прохрипел он, внезапно ощутив стыд за свою грубость.
Между ее ног было холодно и сухо, не было никакой возможности проникнуть внутрь без крема. Наплевав на условности и на всех настоящих леди в мире, Хок осторожно ввел палец в теплую глубину и начал легонько двигать им взад-вперед. К его удивлению, вскоре Фрэнсис шевельнулась, едва заметно покачиваясь в такт с ним, робко наполняясь теплой влагой, в которой он так нуждался.
— Не шевелись, — повторил он и вошел в нее с размаху, как привык.
Фрэнсис закричала, царапая его шею и грудь. Только тут он понял, что натворил. Она была такой узкой, такой неопытной и непривычной, что он вполне мог повредить ей. Хок угрюмо приказал себе идти до конца, раз дело все равно сделано. Он помедлил, виновато наслаждаясь тесными объятиями, в которых оказалось его естество.
Фрэнсис сжала зубы до хруста, чтобы не застонать от горячего, распирающего, болезненного ощущения.
— Как же я ненавижу тебя! — прошептала она, смаргивая слезы.
Он пропустил ее слова мимо ушей, сосредоточенно двигаясь, стараясь поскорее покончить с этим.
— Животное!
Хок выгнулся с хриплым стоном, чувствуя, как и в первый раз, не сладость оргазма, а незатейливое облегчение от семяизвержения. Он мог бы тотчас отпустить жену, но продолжал сжимать ее поникшие плечи ладонями, не столько зная, сколько чувствуя, что для зачатия всегда нужно время. Фрэнсис не пыталась вырваться. Единственным признаком жизни в ней было частое неровное дыхание.
Наконец Хок решил, что прошло достаточно времени. Он отодвинулся (жена при этом дернулась от боли) и спустился с кровати.
— Полежи так, не мойся сразу. До завтра, Фрэнсис. Однако не успел он закрыть за собой дверь, как зашуршали простыни и послышался торопливый звук шагов. Он не удивился, зная, что она устремилась к тазу с водой.
Вот оно, послушание молодой жены, только и подумал Хок с кривой улыбкой.
Он вдруг почувствовал, что устал, устал буквально до полусмерти. Неостывшая обида на отца снедала его, как и прежде, а расплатиться за это пришлось Фрэнсис.
Чуть позже Хок со вздохом облегчения вытянулся между прохладными простынями своей постели. Постепенно он пришел к выводу, что жена ничего не сделала, чтобы спровоцировать его на грубость. Наоборот, это он поступил как последний ублюдок, как подвыпивший простолюдин. Он дал себе слово никогда больше не забывать про крем, собираясь ночью к Фрэнсис. Это будет залогом того, что он больше не причинит ей боли.
«Как же я ненавижу тебя!»
Эти слова — она сказала это от обиды, импульсивно, и все же мысли его возвращались к ним, беспокоя Хока. Даже если жена на самом деле не думает так, она не имеет права говорить такое своему мужу. Жена обязана уважать мужа и повиноваться ему.
Жизнь определенно становилась все более сложной и безрадостной. Когда Хок наконец уснул, ему снились неясные женские образы, которые кружились вокруг него, но стоило только протянуть к ним руки, как они ускользали и таяли. Он не различал их лиц, но все они боялись его и ненавидели, и он об этом прекрасно знал.
Глава 10
Человек с трудом отказывается от своих заблуждений.
Эдмонд Берк
— У тебя не больше мозгов, чем у черепахи! Нет, ни к чему обижать бедное создание — черепаха умней, гораздо умней тебя! Ни к чему гордо высовывать голову из воротника, если внутри черепа не найдется и унции серого вещества!
Хок так и остался стоять на пороге, с недоумением глядя на рассерженного отца.
— Ты — позор семьи, Филип Хоксбери! О Боже, я дал жизнь деревенскому дурачку!
— Что на тебя нашло, отец? Я собираюсь мирно выехать верхом, и вдруг ты набрасываешься на меня с оскорблениями…
— Лучше скажи, что ты с ней сделал, негодяй!
Хок устремил на отца непроницаемый взгляд, который усвоил в юности и отточил за время службы в армии. В случае неповиновения нижних чинов это средство всегда оказывалось наиболее действенным.
— Я не сделал с моей женой ничего из ряда вон выходящего, — ответил он голосом, ледяным, как воды озера Лох-Ломонд (черт бы их побрал!).
— Нет, ты сделал! — внятно произнес маркиз, шевеля от гнева седыми бровями. — Горничная Фрэнсис проболталась миссис Дженкинс, та — Граньону, а уж он не замедлил довести до моего сведения, что простыня твоей жены была в крови. Говорят, утром Фрэнсис была бледна как смерть!
Хок выругался.
— Ты же не будешь утверждать, что до сегодняшней ночи твоя жена оставалась девственницей?
Хок молчал.
— Я мог бы и не спрашивать. Само собой, ты не утерпел,
Козел ты эдакий!
— Да, не утерпел! — огрызнулся Хок, который был сыт нелестными сравнениями по горло.
— Откуда в таком случае эта кровь? Признавайся, что натворил, распоследний ты недоумок? Что ты сделал?
— Скорее не сделал, — вздохнул Хок, раздумывая над тем, что обиднее: называться деревенским дурачком или недоумком.
— И чего же ты не сделал?
Хок наконец покинул порог, на котором топтался в нерешительности, и подошел к одному из стрельчатых окон элегантной гостиной.
— Я не воспользовался кремом, — бросил он через плечо. — Я забыл его в своей спальне.
Маркиз опешил. Зачем, черт возьми, мужу крем с его собственной женой? Это нелепо! Разве что… разве что он с ней груб. и небрежен.
Он оглядел своего красавца сына, такого высокого и стройного. Тот не отрываясь смотрел на могучий вяз за окном. Свеженачищенные ботфорты отливали глянцем в солнечных лучах, струящихся сквозь стекла. Он выглядел очень эффектно в узких брюках для верховой езды и сером замшевом жакете.
— Хороший муж следит за тем, чтобы не сделать жене больно, — заметил маркиз негромко.
— Я знаю, знаю! Но я подумал тогда, что она убежит и спрячется где-нибудь в недрах этого мавзолея, если я вернусь к себе за кремом.
— Вот теперь мне кое-что ясно… и что же ты собираешься делать по этому поводу?
— Сейчас я еду на прогулку.
Маркиз свирепо нахмурился, и Хок вдруг понял, откуда у него самого эта грозная мина. Он, конечно, много над ней работал, но в своем изначальном виде она была не чем иным, как фамильной чертой. Ему стало любопытно, получит ли его сын в наследство такое вот выражение лица.
— Напрасно ты так ведешь себя, Хок.
— Послушай, отец, я до смерти устал от всех этих сложностей! Если тебя так заботит каждая мелочь в моих отношениях с Фрэнсис, почему ты сам на ней не женился?