Атомный конструктор №1 - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кремлев cтр.№ 76

«КВИ» — это канал вывода излучения. И при работах в штольне кто-то неосторожно задел и сместил элементы КВИ. Пустяк? Что ж — все, конечно, к опыту поставили на место. Но важно то, что о том, что в далеком Казахстане произошло некое микро-ЧП Фишман узнавал, сидя в «муромских лесах», тут же — в реальном масштабе времени!

ОН ПЕРЕСТАЛ ездить на полигоны, но кабинетной жизнь Давида Абрамовича назвать нельзя было никак! Порой он по два раза на неделе бывал в Москве, возвращаясь в КБ на день-другой и опять улетая или уезжая в Москву. И тут ничего нельзя было изменить! Скажем, в понедельник Фишман нужен на совещании в 15.00 «у Бочвара» — во ВНИИ неорганических материалов, а в четверг — на научно-техническом совете «у Бриша» — во ВНИИ автоматики (так стало называться со временем духовское КБ-25).

И это значило следующее. В понедельник к 12 часам дня — на институтский самолет до Быково. Из Быково — в Москву. Там — дела, а вечером — на поезд в Саров. С утра вторника — текущие дела в КБ, а в среду вечером — на поезд, чтобы успеть к 10.00 в четверг во ВНИИА. Вечером — на поезде из Москвы домой, на очередное заседание или совет во ВНИИЭФ.

Самолет (закрепленный за ВНИИЭФ Ан-24) стал чуть ли не основным средством транспорта для командированных в Москву сотрудников, которые хотели сэкономить время или торопились. Бывало, одним рейсом в Москву (или — из Москвы) летело целое созвездие Героев Социалистического Труда: Негин, Трутнев, Бабаев, Романов, Фишман, Гончаров, Павловский, Кочарянц. Утром самолет вылетал из Москвы, к полудню садился на аэродроме «Объекта» и вскоре вылетал опять в Быково. И так — каждый день.

Сейчас о таком давно забыли, а тогда многие «внииэфовцы» чувствовали себя чуть ли не москвичами — так часто и плотно многие ездили и летали в Москву: к смежникам, на НТСы, на совещания в министерство, в 12-й «ГУМ» (так называли в просторечии «ядерное» ГУ Министерства обороны СССР), в «видовые» НИИ Минобороны.

Частыми такие «челночные» визиты были и для самого Фишмана. Так что жить жизнью спокойной и оседлой Давиду Абрамовичу было не суждено. Другое дело, что маршруты его путешествий стали почти одними и теми же. И почти всегда их окутывала давно ставшая привычной секретность.

Исключение составляли отпуска, но и тут особого разнообразия не наблюдалось: Крым, Кавказ, так хорошо знакомые многим отраслевая «Голубая даль», «Южное взморье». И уж точно — все в пределах государственной границы СССР! Оружейники-атомщики были в то время абсолютно «невыездными» — их даже после смерти не очень-то рассекречивали, как ракетчиков.

Однажды Евгений Аркадьевич Негин, возвращаясь из очередной московской командировки домой, вдруг признался в самолете коллегам: «Завидую Николаю

Дроздову… Тому, который ведет «В мире животных»… Ездит по всему миру, встречается с людьми, в Африке бывает».

У Давида Абрамовича таких признаний — насколько мне известно — не вырывалось. Хотя как знать — пытливый мальчик из провинциального Тетиева тоже мог в детстве мечтать об Африке, о жарких странах, приключениях. Ведь он всегда смотрел на мир не утомленными, а пытливыми глазами. Но о том, что на деле все сложилось иначе, ни Давид Абрамович, ни Евгений Аркадьевич, конечно же, не жалели.

Собственно, и отпуска удавалось выкраивать не всегда, и поэтому на столе директора ВНИИЭФ Бориса Глебовича Музрукова появлялось очередное заявление следующего содержания:

«Тов. Музрукову Б.Г.

от Фишмана Д.А.

Прошу выплатить мне компенсацию за неиспользованный отпуск за 1968/1969 год.

23. II. 70».

Тем не менее, человеку человеческое не чуждо. И досуг Фишмана не был серым — недлительное свободное время хотелось использовать с толком. И хотя было его, этого свободного времени, всегда немного, Давид Абрамович выкраивал его на весьма разные увлечения, в том числе и на спорт.

Когда Фишман учился в Киеве, он увлекся авиацией и парашютным спортом. Прошло много лет, но однажды — уже в конце 60-х годов — он сказал Геннадию Александровичу Соснину: «Вот Никита Попов (физик-теоретик. — С,К.) агитирует меня вместе с ним заняться прыжками с парашютом. Мне очень хотелось бы, но Евгения Николаевна категорически возражает».

Соснина тогда удивила смелость «шефа» — ведь ему было уже под пятьдесят, а он готов был вновь прыгать с парашютом.

Реально, впрочем, до этого не дошло, а вот дорогу на корт он не забывал. Внешне Давид Абрамович не был так уж подвижен — незнакомому человеку он мог показаться даже флегматичным. Однако с молодости он увлекался теннисом, не забывал о ракетке даже на полигоне и не расставался с ней на «Объекте» — теннисные корты в городе были на высоком уровне, в том числе и заботами Давида Абрамовича.

Теннис — вид спорта непростой. Его размеренность: подача, прием, ответный удар, прием, проигрыш или выигрыш мяча, подача и т. д. — обманчива. На самом деле это вид спорта внутренне напряженный, эмоциональный — недаром такой вообще взрывной человек как академик Флеров однажды на Семипалатинском полигоне после проигрыша сета Фишману бросил в соперника теннисный мяч так, что угодил в глаз! Конечно, Флеров и вообще-то отличался несдержанностью, но случай говорит сам за себя и характеризует не только Флерова, а и сам вид спорта. Звезды тенниса тоже нередко публично демонстрируют выплески эмоций.

Увлечение Фишмана теннисом было, пожалуй, неслучайным. Сосредоточенность в соединении с эмоциями, видно, помогали ему как-то разряжаться, по-особому расслабляться — так, чтобы в любой нужный момент тут же собраться в сгусток энергии. Ведь подобное умение не раз сослужило ему добрую службу не только на теннисном корте.

Среди «объектовых» теннисистов были и сильные игроки, и мастер спорта СССР Тамара Соколова, вспоминала, что играл Давид Абрамович в силу третьего разряда. Особенно любил парные игры и обычно играл с сыном Николаем. На корте действовал активно, всегда старался сильно ударить по мячу. Для его уровня игры это было рискованно — мяч мог уйти в «аут», что нередко и происходило. Тогда Коля говорил: «Па! Ну, никакой эффективности от твоей игры нет!»

Давид Абрамович обычно улыбался в ответ и терпеливо молчал. Характер у него на корте был бойцовский. Даже проигрывая, не унывал, боролся за каждый мяч до последнего.

ЕМУ НРАВИЛИСЬ острое слово, умная, точная фраза — он и сам был на них мастер, и все, знавшие Фишмана, повторяют его «словечки». Но так же чуток он был на новое понятие, новую информацию. Услышав или прочитав это новое, старался зафиксировать его — когда в записной книжке, блокноте, а когда — просто на отдельном листке, как это видно по одному из таких листиков осени 1972 года: