Среди гиен и другие повести - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Шендерович cтр.№ 8

— Он у нас не из дерева, — заметил Олег после паузы, и Оля наконец повернула к нему печальные умные глаза.

— В кого бы это?

Запах мяса ударил в ноздри за секунду до того, как у стола возник официант в фирменном черном фартуке и красной косынке.

— Отлично! — воскликнул Олег с преувеличенной радостью в голосе. — Милька, давай к нам!

Но Милька снова помотал головой.

Фигура мальчишки стояла у него перед глазами: как тот паснул мячик и как присел потом, смущенный срезкой, скривив смешную рожицу. И как рассмеялся отец вместе с той женщиной…

А вечером отец уводил их прочь, как будто все это его не касалось. И они с мамой начали обсуждать, идти ли в номер или сразу ужинать, и в какой ресторан, и папа сказал: давай ударим по мясу. И вдруг обнял маму, и ее рука на плече мальчика обмякла. И уже родители шли вдвоем, а Милька брел сзади…

В ресторане они сели так, чтобы Милька оказался спиной к молу, и это тоже было специально. Мама спросила, какой салат он будет, и Милька сказал: мне все равно. Хорошо, сказала мама, возьмем один с креветками, один со спаржей, а там посмотрим, да? Мне все равно, повторил Милька.

А когда папа опять заговорил про эти пятьсот евро, что-то непосильное сдавило Милькино горло. «Я поброжу, ладно?» — сказали его губы. «Только куртку надень».

Он выбрался из-за стола и побрел по песку.

Ослепительная полоса солнца, покачиваясь на волнах, уходила к горизонту. Море, проглотившее мальчика, тоже делало вид, что ничего не случилось. Милька исподволь оглянулся.

Официант в красной косынке, чуть наклонившись, наливал вино в бокал отцу. Жизнь как ни в чем не бывало текла сквозь побережье под ровным светом уходящего солнца; музыкант, отчаянно фальшивя, пилил на скрипке, и смуглый маленький человечек с вязанкой коротких роз бродил вдоль столиков, беря кавалеров на слабо.

Потом подул ветер, принеся с собою запах какой-то травы, прибежал и ткнулся в Милькину шею влажным носом игручий сеттер — и тут же отбежал на окрик хозяина. На сеттера Милька не обиделся — он ведь ничего не знал про утонувшего мальчика…

Солнце погружалось в море, и Мильке вдруг стало страшно, что сейчас совсем стемнеет — как будто, пока был свет, все еще могло закончиться хорошо.

Он знал, что когда-нибудь умрет, но это «когда-нибудь» не имело отношения к тому дню, в котором он просыпался. То, что это может произойти вот так, вдруг, поразило его. А еще поразило, что в мире ничего не изменится. Наяривал круги пестрый воздушный змей, и сеттер носился по пляжу, и все смеялись. И, в сговоре со всеми, папа с мамой чокались бокалами с красным вином…

Милькино сердце отяжелело. Он решил, что не будет с ними ужинать, а когда спросят почему, ответит: не хочу, и никто его не заставит. А потом ляжет в постель голодный и будет гордо молчать, глядя в потолок. И вдруг он увидел, что отец смотрит на него, и испуганно отдернул глаза и начал ковырять пальцем песчаный холмик.

— Милька! — услышал он, но сделал вид, что не услышал.

— Ты не замерз, крыскин? — ласково спросила мама.

И Милька молча помотал головой, стараясь не заплакать.

Черноволосый красавец-официант появился в проходе с дымящимися кусками мяса и, ловко обогнув вошедшую пару, устремился к родителям. А пара, чуть помедлив, выбрала столик. Мужчина отодвинул кресло, она села — и вдруг он склонился к ней, и женщина запрокинула лицо навстречу его губам…

Она откликалась на него мгновенно и глубоко — в уличном муравейнике, в кафе, в лифте… Был ли в этот момент в лифте кто-нибудь еще, значения не имело. Он любил проверять свою власть над нею: в самый неподходящий момент мог провести пальцем по полоске плоского живота над джинсами, и готово дело — она закрывала глаза и подавалась к нему.

Он был крупный красивый хищник и мог позволить себе выбирать добычу — это была вторая забава его жизни. Первой была живопись: Марко давно и удачно промышлял на этих просторах. Впрочем, удача — объяснение для простаков; Марко просто знал, что будет в цене завтра. В юности он рисовал сам, но вкуса оказалось больше, чем таланта, и в гору его повели работы приятеля. Редкий разгильдяй, тот малевал картинки для блошиного рынка — и Марко первый разглядел в них то, что потом стало «трендом».

Он любил клеить местных студенток и досужих туристок — в галереях, насованных, как соты, в ульи старых амстердамских домов. Любил вылавливать их у полотен, быстро обматывать легчайшей паутиной разговора и уволакивать в свою мастерскую, где, кроме подлинного Магритта и кучи забавного барахла, имелся старый диван, таивший в себе неповторимое умение проламываться посреди процесса, — что придавало штатному коитусу характер неповторимой страсти.

В сущности, это уже давно было привычкой, а не счастьем, но весенний воздух Амстердама брал свое.

В тот день, шарфик на пиджак, он вел по первому апрельскому солнышку две стройные ножки с попкой. К оным прилагался пухлый, громко смеявшийся ротик. Ротик потребовал мохито, и они зашли в бар на Кайзерграхт. Марко взял мохито и обреченно сел рядом. Ротик пил и без умолку щебетал — и Марко вдруг ясно почувствовал, что ничего этого не хочет. Ни ножек, ни попки, ни тем более ротика с щебетом.

А хочет, чтобы эта дура исчезла вместе со своим зеленым пойлом, а рядом с ним за столиком — не этим, выбранным подальше от глаз, а снаружи, над лодкой возле моста, — сидела женщина, которую бы он любил. И чтобы она смотрела на канал, и блики играли на прекрасном лице, а он смотрел бы на нее. И чтобы они молчали, и было хорошо.

Он даже увидел все это в виде холста — канал, велосипеды, прицепленные к ограде, двое за столиком, блики на женском лице… Пожалуй, это мог быть неизвестный Сислей.

Но Марко никого не любил, и его тоже никто. С тех пор как адвокаты вытащили его, немного контуженного, из-под развалин первого брака, он не позволял никому и близко подходить к той черте, за которой женщина вправе требовать чего-либо, кроме презерватива до и душа после. Ни одна из тех, кто побывал в мастерской, не переступила порог его квартиры. Статус отношений он не подчеркивал, но содержал в строгости.

— Слушай, — сказал он. — Ты допила?

— Невтерпеж, да? — сказал ротик и громко рассмеялся.

Его губы сложились, чтобы сказать «пошла вон», но он успел отредактировать текст.

— Что-о?

— Пошла вон, — все-таки сказал он.

— Дурак, — сказала хозяйка попки. И всосав с донышка остаток мохито, с грохотом встала. — Дурак! — объявила она на весь бар. И вышла.

Марко аккуратно допил свой эспрессо, невозмутимо рассмотрел рисунок на чашечке и уместил ее точно во впадинке блюдца. Затем аккуратно протер салфеткой кофейный след и положил салфетку в пепельницу. И только тогда поднял глаза.

На него уже не смотрели. В баре ничего не изменилось — лишь детина у двери оставил в покое игральный автомат и вышел поглядеть вослед ногам с попкой.