— Я готова.
Вот теперь будто снова в маске. И губы алые, и глаза яркие, чужие. Хочется стереть с неё все, в постель затащить, там она притворяться не умеет. Не со мной. Вызывающее платье глубокого тёмного цвета оттеняет молочную кожу, и едва придерживает грудь, такое открытое.
— Пойдём.
Внизу ожидает мой стандартный кортеж в несколько машин. Едем пышно, с помпой, не стараясь прятаться. Витька сам за рулём, словно не доверяет никому.
— Есть хвост, — констатирует он.
— Ожидаемо.
Мы просто едем, но Славка то и дело смотрит на меня. Её чутье сильно развито, это я давно уже понял. И теперь явно ждёт подвоха. И он не замедляет явиться. На одном из перекрёстков наш кортеж из шести одинаковых машин внезапно разбивается на три части и едет в разные стороны.
— Что происходит?
— Просто покатаемся.
Витька давит на газ. Поток машин плотный, но это ему нисколько не мешает, и второй машине, что едет с нами, тоже. Слава касается ремня безопасности, проверяя, пристегнута ли. На одном из поворотов машину заносит очень сильно. Славка бледнеет, но хранит молчание. Потом снова на меня смотрит.
— Давид, немедленно мне объясни, что происходит.
— Не забивай свою хорошенькую головку, душа моя.
Притягиваю к себе. Целую. Дорогой автомобиль так разгоняется, что вибрирует. Слава напряжена, как натянутая струна, пытается вырваться, но я не позволяю, кусаю её за рот, как и мечталось, потом только выпускаю, с удовлетворением отмечая — от помады и следа не осталось.
— Останови машину, — говорит она. — Немедленно, блять, остановите машину, я выйду!
— Это, как джуманджи, — говорю я. — Игра, в которую если начал играть, уже не сорвешься. Нет пути назад, дорогая моя женщина. Нужно играть до конца.
За окном на бешенной скорости пролетают придорожные столбы — из города мы уже выехали. Смотрю на спидометр, на нем около трёхсот. Тормозим резко, Славку бросает вперёд, натягивается ремень безопасности, но она снова не проронила и звука. Но, как только поняла, что машина остановилась, отстегнулась, выскочила наружу, замерла в недоумении.
Весна, но вокруг все ещё голое. Скорее серое, чем зелёное. Поле, за ним лес сереет, город видится немного в стороне, тоже — серый. Как сегодняшний день. Мы стоим на проселочной дороге. Перед нами мост, через речку, которая уже давно пересохла, внизу мокрые камни. Далеко внизу. Мост аварийный, его закрыли давно, но местные оттащили в сторону бетонные блоки, что преграждали путь и срезают себе до города дорогу.
— Мы оторвались, — говорит Витька. — Но в любой момент могут вертолёты поднять. Безопасных у нас только минут семь-десять.
— Пошли, — командую я.
Тащу Славку за руку на середину моста. На нем она замирает. Верхнюю одежду оставила в машине, ветер прохладный, волосы треплет, кожа пошла мурашками. Сейчас она кажется особенно красивой, в своём платье от кутюр, на высоких шпильках, на давно заброшенном мосту.
Подходит к краю, заглядывает вниз.
— Высоко, — завороженно шепчет, отшатывается.
Смотрит на меня. Глаза круглые. Такого же цвета, как небо у нас над головой. Наверное, все уже понимает, умненькая же, ну. Несколько человек из тех, что нам здесь ждали подходят ближе и обступают нас кругом.
— Раздевайся, — приказываю я Славе.
Глава 27
Холодно.
Я зябко поежилась, не то от ветра, не то от тяжелого взгляда Давида.
Смотрела на него и не узнавала, и боялась. Он был сейчас другим. Тем Чабашем, которого боялись и уважали. Тем, кто свою империю построил, щедро сдобренную кровью и властью.
— Раздевайся, — повторил он, а мне в голосе чудится сталь.
Все внутри клокочет от страха, от непонимания того, что происходит сейчас.
Я смотрю на людей вокруг, — незнакомые лица все, в защитной амуниции, у пары человек автоматы в руках.
Но один выделяется особо.
Он самый крупный, ростом чуть выше Давида, но гораздо шире в плечах. На руках татуировки, я вижу его оголенные запястья, раскрашенные темными полосами, а потом перевожу взгляд на мужское лицо.
На меня он не смотрит, на Давида только, который снимает сейчас с себя пиджак, расстегивает пуговицы рубашки.
— Скажи своим, пусть отвернутся, — велит Чабаш, и этот тип с жутким выражением отвечает ему:
— Ты, оказывается, из стеснительных, — а потом добавляет что-то резкое, на незнакомом мне гортанном наречии, и все почти синхронно поворачиваются к нам спиной. А я все пошевелиться не могу никак, так и стою, глядя на Давида, ощущая, как порывы ветра вздымают ткань моего платья, оголяя ноги.
— Душа моя, — говорит Давид, — не заставляй меня делать это силой.
Он остался в одних боксерах, снимает обувь и его вещи тут же подхватывает кто-то из парней, мне они все на одно лицо. А потом Давид идет ко мне, разворачивает спиной и одним движением расстегивает молнию до самого низа.
Вжик — и платье падает ярким пятном мне под ноги.
Я дрожу.
Дрожу, когда его пальцы касаются цепочки, той самой. Тяжесть кулона на шее привычна, она успокаивает, в минуты волнения я касаюсь его, чтобы просто убедиться — он на месте.
Но в следующую секунду Давид расстегивает замок цепочки, забирая ее себе.
Вот теперь я ощущаю себя окончательно голой.
— Вы долго возиться будете? Я сюда жмуриков быстрей довез, чем ты штаны снимаешь, Чабаш.
— Не гуди, скоро поедешь назад к своей Белоснежке, — Давид поднял с земли мое платье и туфли, отдал и их, — все, можно марафетить двухсотых.
Я догадывалась, о чем они говорят, но не могла в это поверить. Босиком мы дошли до микроавтобуса, Чабаш кинул мне пакет, в котором лежал теплый спортивный костюм, и сам начал спешно одеваться.
Дверь за нами захлопнулась, водитель завел двигатель.
Я обернулась назад, туда, где осталась наша машина.
Зрелище, открывшееся моим глазам, заставило встать дыбом волосы.