Вежливость королев - читать онлайн книгу. Автор: Надежда Первухина cтр.№ 10

Гром грянул.

— Торговкой, значит? — голосом, похожим на гром снежной лавины, падающей на горную деревушку, спросила Абигейл.

— Ваше величество! — Уильям, кажется, понял, что в своих мудрствованиях зашел слишком далеко. — Это лишь домыслы! Гипотезы! Но я объясню! Эти зеркала — они еще и окна, через которые мы можем заглянуть в другой мир и увидеть там себя или…

Лавина докатилась до несчастной деревушки и погребла ее под собой.

— Вы предлагаете мне любоваться тем, как в другом мире я торгую на базаре? — проскрежетала королева, сразу став старше на несколько лет и злее в несколько раз. — Так следует понимать ваше учение, Гогейтис?

Герцог закусил губу. У заплечных дел мастера на ближайшие два часа будет очень напряженный график работы.

— А что плохого в торговле, королева? — с какой-то странной, совсем нехарактерной для плебея и зависимого человека усмешкой спросил Гогейтис. — Нет ничего позорного в труде. В… достойном труде.

«Четвертует? Или сначала повесит, а потом четвертует? И сожжет на костре. А голову вывесит на городских воротах вместе с его мужским хозяйством, как поступала ее бабка, Ариаль Белоснежная, со всеми своими врагами…»

Абигейл зашлась от ярости:

— Я королева! И я могу быть только королевой! И во всех твоих придуманных мирах, за каждым твоим несуществующим окном я останусь КОРОЛЕВОЙ! Ты понял, Гогейтис?!

«Он не понял, — с какой-то непонятной печалью подумал герцог Рено. — Он еще что-то пытается доказать ей. Твердит про процент искажения, систему прохождения сигнала. Бедняга. Лучше бы он так заботился о своих причиндалах, а не об идеях. Она его все-таки четвертует».

И Главный Советник вдруг понял, что ему отчего-то жаль непутевого ученого, с таким пылом разглагольствующего про невероятную Систему Окон.

«А ведь как бы смотрелась Абигейл в роли торговки, — честно размышлял он. — А в маркитантках ей вообще не нашлось бы равных».

— ГЛАВНЫЙ СОВЕТНИК!

Герцог Рено вздрогнул и прогнал прочь крамольные мысли. Посмотрел на королеву. Так и есть. Уильям Гогейтис добился своего. Точнее, своей. Своей безвременной и жестокой кончины. Но герцог услышал не то, что ожидал:

— Повелеваю своей королевской властью, — Абигейл роняла слова, как будто стучала молотом по листу жести, — злостного еретика и смутьяна, оскорбителя королевы, нарушителя законов Божеских и человеческих, изобретателя безумных теорий и крамольных идей Уильяма Магнуса Гогейтиса лишить всех дарованных Нами привилегий, наград и милостей и под строгим конвоем препроводить на место пожизненного заключения в подземную тюрьму, именуемую Низина Плача! Приказ исполнить немедленно.

Герцог пронзительно посмотрел на королеву. Она встретила его взгляд и отбила, как меч — мечом.

— Выполняйте, Советник. Ответственность заточное исполнение сего приказа я возлагаю на вас — И крикнула: — Стража!

Вбежавшим дворцовым громилам-стражникам она указала пальчиком на тщедушного Гогейтиса:

— Взять его! В камеру пыток!

И вышла, даже не удостоив никого своим королевским взглядом.

— Но почему?! — горестно возопил Уильям, которого стражники уже поволокли к выходу.

«Лучше бы она его сразу четвертовала, — подумал герцог Рено. — Какое-никакое, а милосердие. Это кто-то солгал, что женщины милосердны. Или королев это просто не касается».

С того памятного вечера он перестал посещать опочивальню королевы.

Потому что выполнил в точности ее приказ.

Но заставить себя снова воспылать страстью к женщине, оказавшейся столь жестокой и высокомерной, он не смог.

Тем более что у Абигейл, забросившей науку, нашлось немало фаворитов. И у дверей опочивальни разве что очереди из любовников не стояли.

Книги, чертежи и прочие вещи Гогейтиса сожгли перед ратушей, когда зачитывался королевский указ. Ученый был предан забвению, а его труды признали политически опасными. Именем Уильям простолюдины долго опасались называть своих новорожденных.

С тех пор прошло три года. За это время герцог Рено стал совсем другим человеком. Сделалась иной (словно вышла из какого-то своего отражения) и королева Абигейл. Только о судьбе Гогейтиса, заживо погребенного в казематах Низины Плача, ничего не было известно. Во всяком случае, официально.

На самом деле герцог Рено, не понимая до конца сам, зачем он это делает, утаил в своем родовом замке некоторые из трудов несчастного Уильяма, особенно те, где рассматривалась преданная ныне анафеме теория загадочных Окон. Герцог иногда, утомившись от государственных дел, пытался вчитаться в каракули ученого, понять ход его мыслей, словно это могло хоть чем-то облегчить участь проклятого магистра…

И сейчас герцог Рено ехал именно к нему. В юдоль скорби, смерти и забвения.

К Уильяму Магнусу Гогейтису.

С делом государственной важности.

И, рассеянно глядя в окно кареты на схожие с лоскутьями траурных покрывал, влажные, еще не освободившиеся от снега луга, герцог Рено молил праведное небо, чтобы ученый еще был жив.

И находился в здравом уме и твердой памяти.

* * *

Герцогские кони встали так внезапно, что погрузившийся было в какую-то дорожную полудрему Главный Советник вскинулся, резко выдохнул, приходя в себя, и машинально тронул эфес своей боевой шпаги. Глянул в помутнелое окно кареты — почему остановка? Уж не разбойники ли щипачи из беглых каторжников решили сдуру, что смогут разжиться у почтенного и богатого господина парой кошельков с золотом?.. Ну, в таком случае разбойников можно только пожалеть.

Герцог наполовину вытянул шпагу из ножен, но тут в дверцу кареты деликатно постучали условным стуком.

— В чем дело, Кевин? — голосом, жестким от внезапного и постыдного для истинного воина страха, спросил герцог Рено.

Действительно, это был один из личных охранников герцога, Кевин, недавно принявший присягу. Второй охранник, рыцарь постарше, именем Костнер, о чем-то невнятно переругивался с кучером.

Дело заключалось вовсе не в разбойниках. Как объяснил созерену Кевин, остановка произошла по весьма прозаической, но не зависящей ни от кого из них причине.

Дорогу на каторгу начали строить еще при королеве Ариаль, которая в этом направлении народ отправляла целыми семьями и деревнями — без права возврата и переписки с оставшимися на воле близкими. Со времен безумной Ариаль каторга разрослась, дорога расширилась и разветвилась, но, поскольку каторжник — не работник, постепенно пришла в упадок. По отдельным участкам дороги еще можно было худо-бедно проехать с обозом или прогнать пешедралом новую партию заключенных, но колея, ведущая к Низине Плача, представляла собой (да еще по такой сырой да дождливой весне!) непролазное, отвратительное даже на вид месиво из суглинка и знаменитого тарсийского плывуна-галечника, что засасывает и коня и всадника, как омут.