– Не очень, – засмеялась Мария.
– Странно. Я был уверен в обратном.
С неожиданной бодростью он вскочил с песка:
– Пока ты у меня на крючке, научи плавать! Научи!
– И для этого…
– Что?
– Для этого ты меня сюда притащил? – усмехнулась Мария.
Плюмбум пожал плечами:
– Конечно. Подходящий день, когда некому глазеть на мой позор. А ты думала?
И тут небо затрещало, полил дождь.
Они вошли в реку. Плюмбум как ребенок плескался на мелководье. Мария его поддерживала. Он бил по воде руками, поднимая снопы брызг, визжал, когда Мария отпускала и он шел ко дну.
Потом был обратный путь. Лес, электричка, город…
Но уже в лесу Плюмбум будто споткнулся на ровном месте, ноги у него подогнулись, он медленно опустился на хвою. Сидел, прислонясь к стволу, громко стуча зубами…
– Перекупался, – определила Мария.
– Пере, пере, пере, – простучал в ответ Плюмбум.
Она волокла его на себе, продираясь сквозь кустарник.
В электричке, уронив ей голову на плечо, Плюмбум вдруг некстати потянулся, приник к Марии, забормотал: “Мама, мамочка!” Она сидела не шевелясь очень долго, пока он вдруг сам не очнулся, не посмотрел на нее ясно:
– Пусть отдаст бумаги и катится на все четыре стороны. Пусть отдаст и катится. И ты за ним! И больше мне не попадайтесь.
Электричка тормозила, причаливая к перрону.
Сидели втроем перед телевизором. Отец с Плюмбумом капитально, развалившись в креслах и подремывая, мать же, что называется, на кончике стула, то и дело покидая свое узаконенное семейное место. Можно сказать, она больше ходила, чем сидела, – кружилась по комнате, подражая движениям манекенщиц. По телевизору демонстрировали моды.
Когда на экране появилась Мария в брючном костюме, Плюмбум слегка оживился, заерзал в кресле. Это, конечно, не осталось незамеченным.
– Разделяю симпатии! – сказал отец. – Симпатии, но не восторги.
– А я в восторге! – Мать, не отрывая взгляда от телевизора, ходила по комнате, повторяя движения Марии.
– Твои симпатии перерастут в восторг, когда она прокукарекает, – сказал отцу Плюмбум.
– Кто прокукарекает? – не поняла мать.
– Вот она, она.
– Вряд ли это входит в программу показа, – усомнился отец.
– Не входит, но сегодня войдет! – сказал Плюмбум.
– Нереально, Русик.
– И тем не менее. Я ее об этом просил. Она в безвыходном положении.
– Безвыходных не бывает! – заметила мать.
– Бывает, бывает, – сказал Плюмбум. – Все бывает. Даже такое бывает, чего не может быть!
И тут Мария вдруг раскрыла рот и издала звук, очень странный и впрямь напоминающий “кукареку”.
– Халтурщица, – проговорил Плюмбум.
Мать споткнулась, так и замерла, глядя в телевизор.
– Все слышали? – сказал Плюмбум.
– Что все слышали? – спросил отец.
– Она прокукарекала.
– Разве?
– Да вот только что!
– Тебе показалось, – сказал отец.
– Показалось, – подтвердила мать.
Родители смотрели на сына с доброжелательным любопытством, прощая фантазии. Отец, как мог, пытался его утешить:
– Желаемое за действительное называется. Мираж. Очень хотел увидеть – и увидел.
– Не должно войти в привычку, Русик! – предупредила мать. – Эта безобидная привычка становится небезобидной чертой характера! Ты меня понял?
Отец подвел черту дискуссии:
– Нет, Русик. Манекенщицы не кукарекают, этого не может быть. Не может быть, потому что не может быть никогда!
Плюмбум смотрел в телевизор. Мария с дежурной улыбкой демонстрировала моды.
Шли по перрону вдоль поезда. Мария тащила за руку карапуза. Плюмбум нес чемодан.
У вагона стали прощаться. Плюмбум вдруг сказал:
– Подожди… А ведь этот поезд… он совсем в другую сторону!
– А мне в другую сторону, – сказала Мария. – В другую.
– Как? А Симферополь?
– Нет-нет.
– В чем дело? Ничего не понимаю, – удивился Плюмбум.
– Ну, обстоятельства. Все переменилось.
– Вот так вдруг… В один день?
– Именно в один день.
Мария поцеловала Плюмбума, забрала у него свой чемодан.
– Странно! – сказал Плюмбум.
– Прощай, мой повелитель.
– Прощай, золотая рыбка! – пробормотал Плюмбум, недоумевая все больше и волнуясь, а Мария с карапузом тем временем скрылись в вагоне.
Потом они появились в окне внутри вагона. Плюмбум подошел, встал перед Марией. Она смотрела на него с улыбкой, без выражения.
Поезд тронулся, и тут Мария сделала странный жест, очень короткий. Скрестив пальцы, показала: решетка! Плюмбум по инерции повторил жест, снова получилась решетка…
Он все понял. И сказал негромко, будто Мария должна была слышать за стеклом:
– Это не я!
Мария смотрела без выражения. Поезд набирал ход. Плюмбум шел все быстрее, потом побежал.
– Не я, не я! – твердил он. – Его не должны были… в тюрьму! Не я твоего Шарика!..
– Ты, – явственно прошептали за стеклом губы Марии. – Ты.
Карапуз напоследок показал язык…
Перрон кончился, Плюмбум затормозил на краю.
Поезд умчался.
Потом он бежал по коридору штаба. Толкнул дверь, вошел.
Седой сидел за столом под портретом, углубившись в бумаги. Он мельком взглянул на Плюмбума, ничего не отразилось на его лице. Плюмбум тоже молчал, застыв посреди кабинета.
– Вы что-то хотели сказать, Чутко? – наконец проговорил Седой, не отрываясь от бумаг.
– Нет. Ничего, – отозвался Плюмбум.
– А я вам хотел сказать. По вашей информации приняты своевременные меры. Лица, подозреваемые в злоупо-треблениях, задержаны. Так что поработали не зря, спасибо вам… – Седой опять посмотрел на Плюмбума, который все не уходил. – Что-нибудь не ясно?
Три лодки подплывали к берегу в предрассветной мгле. На берегу в камышах их поджидали люди в ватниках, куртках, вязаных шапочках и шарфах. Разные люди с одинаковым выражением терпеливого ожидания на лицах.
Лодки причалили. Высадившихся на берег мгновенно обступили плотным кольцом. Вспыхнули факелы. Бодрый голос сказал в мегафон: