А когда и парочка выдохлась, и ансамбль к двери уже шел, так женихи путь преградили, трое причем сразу, объятия широко распахнув. И один даже певицу на руки подхватил от избытка чувств, Петро это был.
И взмолились музыканты:
– Да сколько можно, вы чего вообще?
Нет, не отпускали:
– А нас сколько вообще? Вот три раза по стольку!
И играли опять, куда деться, на лицах еще улыбки. Но потом уж хитро они, бегом. С пятачка все вместе ринулись и в дверь шмыгнули, как не было. Унесли ноги всё же, вырвались.
В коридоре ворчали еще:
– Копейки, ёлки, стыдоба! Даром кувыркались! Чего-то быстро комсомол сдулся!
– Дырки в карманах!
– Да всё, пустые уже! Мотаем скорей!
– И комсомолец главный не башляет, заснул!
– Это кто у них?
– Ну, бабай, кто! Ночи всем спокойной!
Спросил еще Кабыша гитарист, успел:
– В режимном городе, Джонни?
– Чего в режимном?
– Слова не наши, чужие? Или можно теперь?
И смех раздался громкий, животный вдруг прямо. Клавишник это в закутке с парнасом футляр открыл. Подошли все тоже, вокруг встали. И хохот такой же, истерика. Гитарист точку, конечно, опять поставил, кляксу уже:
– Хорошо раздеребанили, дело другое!
Пустой футляр внутри был, вообще ничего.
* * *
Не верили даже:
– Да подожди, как такое могло?
– А сторож где, подожди? Сторож?
Бородач спящий над футляром не возвышался грозно, в чем все дело. В углу теперь на полу устроился, ладошки под голову косматую мирно положив.
Прояснилась картина.
– Муляж убрали, вот и могло!
Из закутка выскочили снова. И совсем уже ясно стало:
– Халдеи, они! Некому больше!
Официанты туда-сюда с подносами по коридору мимо ходили, на кухню и в зал обратно.
– Видели, нет, подмигнул один?
– И чего?
– Так он и есть! Еще издевается!
– Так и эта вон подмигнула!
– Она и есть!
Смеялись, шеренгой возле ящиков встав. И, делать нечего, в закуток родной вернулись.
И басист следом с бутылками вбежал, когда успел только:
– Ответный ход!
– Откуда?
– За буфетом в коробках! Парнас наш назад!
Клавишник бутылку взял, обрадовался:
– О, красное! Догадался как?
– Да что под руку, не выбирал, – доложил басист.
– А вот самое то! Как врач прописал! Слепой выбор правильный самый! – одобрил клавишник, рассыпаясь уже в предвкушении. – На Белоярской, говорят, атом потек когда, так поголовно красницкого всем! Хочешь не хочешь, вливали прямо, на улицах народ ловили! Давай, ну-ка! Дезактивация!
Гитарист тоже бутылку свою забрал:
– Лекарство, говоришь?
– Стронций надо запить, нет?
– В обязательном порядке?
– Врач прописал, врач!
Все они момент оттягивали, мучили сладко себя.
– Ну, надо так надо! – вздыхал гитарист.
– Всем пропишут скоро, – обещал клавишник. – Указ даже в области отменят, вспомните мое слово. И залейся будет, без ограничений. Красницкое тебе указ!
Тут не вытерпел гитарист, прохрипел:
– Да не тяни ты!
Он ударом умелым пробку вышиб. И клавишник с басистом кулаками в бутылки треснули, и получилось тоже.
Всё же Веру угостили, глотнуть сначала дали. И сами потом приникли, уже не отрывались.
Про Кабыша вспомнили:
– Джонни, ты чего?
Бутылка бесхозная на столе стояла, ждала.
Объяснил серьезно гитарист:
– А в завязке инструктор, как нас покинул. У них строго это. Вот с тех пор, представляете? Четыре года. Ошибся, товарищ?
– Что года четыре. С половиной еще, – сказал Кабыш.
И хорошо жить им стало, весело уже.
– Джонни, а под одеялом, нет, по-тихому? Вы ж все там под одеялами!
– Зашивался, Джонни?
– У Джонни сила воли!
– Так тоже мы в завязке, что, нет? Были!
И стоял Кабыш трезвый. Вдруг галопом минуты опять, время по-другому. Но как не выпить людям, парнас свой не оплакать? И не поговорить потом, выпив, святое это дело. А после вина вино опять, а как же? Одно вот за одним так, вещей ход неразрывный. И жди, стой, и сердце из груди пусть выскочит.
– А насчет указа вот. Чего на ушах в зале все, вопрос? Когда за столом на рыло двести граммов?
– Так с собой несут, что по домам гонят!
– И мы еще нарушим, что, нет? Так и так не лабать уже!
– Да ни в коем разе, вы чего? На коленях пусть хоть!
И грозил басисту клавишник пальцем лукаво, в путь опять отправляя:
– А не весь парнас еще вернули, не весь!
Да тот и сам уж из закутка метнулся, понимал.
– Всё! Кочумаем!
– Чего такое?
– Карабас храпеть перестал! Просыпается! Всем атас, Карабас!
– Не давать Карабасу! Не уследили вчера! Чтоб ни капли! А то понеслась опять! Не схиляем никогда!
Басист уже с трофеями прискакал, тут как тут:
– И мы понеслись, что ли?
– У нас дезактивация!
– Мы Карабаса ждем!
– Проснется и хорош, ноги сразу! Ёлки, жить охота!
– Да сильней только!
– Так по глотку еще скорей!
Улыбался Кабыш, без вина пьяный сам. Вроде с ними вместе из горлышка он, захлебываясь. И пароль вовремя прокричал, не допил тоже будто:
– Парнас!
Сорвался с места снова басист шустрый, туда-обратно он как заведенный. А они и так шатались уже, и Кабыш сильней всех даже. У гитариста на глазах слезы вдруг разглядел.
– Чего ты, Колян?
– Так.
– Говори, говори. Скажи.
Растрогался совсем гитарист:
– Вот то, что пел ты сейчас, вот это! Джонни, я каждое слово!
И кивал в ответ Кабыш:
– Да тоже я! Веришь, нет, повторял! Про себя я четыре года!
– А рот на замке! Штирлиц!
– Точно вот! Ни-ни!
– С половиной четыре! – улыбался гитарист. И сказал еще, голос дрогнул: – Хорошо, что вернулся, Джонни! Ждали мы тебя!