Великие государственные деятели Российской империи. Судьбы эпохи - читать онлайн книгу. Автор: Елена Первушина cтр.№ 56

Настасья стала идеальной спутницей жизни Аракчеева, его Евой в Эдемском саду. Историк XIX века Сергей Николаевич Шубинский пишет о ней: «Настасья была действительно отличная хозяйка. Она не давала никому отдыха, входила во все мелочи, сама ездила на работы, на сенокосы, наблюдала за проведением дорог, за копанием прудов и канав, по нескольку раз в день заглядывала на скотный и птичий дворы, даже графских музыкантов посылала чистить сад и убирать хворост. Она варила превосходное варенье, сушила зелень, отправляла в Петербург к столу Аракчеева разную провизию счетом, весом и мерою, чем приводила его в восхищение». При этом она отличалась властолюбием и патологической жестокостью и в конце концов была убита грузинскими крестьянами.

Н. Ф. Минкина

Горе Аракчеева было неподдельно. Бросив все свои дела, он примчался в Грузино, на похоронах бросался на гроб Настасьи, хотел, чтобы его похоронили вместе с ней, потом впал в мрачное уныние. Чтобы вывести Аракчеева из скорби, в которую он погрузился, император не только написал ему сочувственное письмо, но и прислал в его имение вернувшегося из ссылки Сперанского. Мы не знаем, какими словами утешал Алексея Андреевича Михаил Михайлович, но он не мог не увидеть в этом частном случае симптома общего неблагополучия в России. Для Аракчеева же, кроме огромного личного горя, убийство Минкиной, по-видимому, оказалось преступлением, осквернившим его Эдем, его идеальный мир.

Крестьян, участвовавших в убийстве Настасьи, судили и приговорили к наказанию кнутом и ссылке на каторгу. Двое умерли во время экзекуции, остальные осужденные смогли перенести экзекуцию и отправились в Сибирь, где позже с ними встречался декабрист Н.И. Лорер и отмечал в своих записках: «Эти люди рассказывали нам такие ужасы про своего прежнего господина, что сердце, бывало, содрогается».

Со смертью Александра звезда Аракчеева закатилась. Николай отправил его в отставку, графу было уже 56 лет, он прожил еще десять лет и скончался 21 апреля 1834 года, «не спуская глаз с портрета Александра, в его комнате, на том самом диване, который служил кроватью Самодержцу Всероссийскому».

* * *

Завершить эту главу мне хочется еще одним «парадом цитат», показывающим как оценивали Аракчеева его современники в последние годы его жизни. Вряд ли эти оценки будут для вас сюрпризом, но, возможно, будет интересно сравнить их с теми фактами, о которых я писала выше. Итак:

«Неоспорно, – говорит он, – что Аракчеева было бы странно назвать человеком добрым; неоспорно и то, что он был неумолим к иным проступкам, как, например, ко взяточничеству или нерадению по службе. Тому, кто пробовал его обмануть (а обмануть его было трудно, почти невозможно), он никогда не прощал; мало того: он вечно преследовал виновного, но и оказывал снисхождение к ошибкам, в которых ему признавались откровенно, и был человеком безукоризненно справедливым; в бесполезной жестокости его никто не вправе упрекнуть. Правда и то, что он оказался беспощадным, когда производил следствие после убиения Настасьи; но мудрено судить человека, когда он находится в ненормальном состоянии. К этой женщине он был сильно привязан, и ее смерть взволновала все страсти его крутой природы», – Василий Александрович Сухово-Кобылин, в юности встречавшийся с Аракчеевым, участник войны 1812 года, вышел в отставку в чине полковника артиллерии; отец драматурга Александра Васильевича Сухово-Кобылина;

«В управлении Военным министерством граф Аракчеев держался одного правила с Бонапартом: все гибни, лишь бы мне блестеть. Самовластием беспредельным и строгостию, конечно, сделал он много хорошего: восстановил дисциплину, сформировал, заново можно сказать, армию, расстроенную неудачами 1805 и 1807 годов (неисправно и жалованье получавшую); удовлетворил справедливые полковые претензии; учредил запасы и оставил наличных денег, как помнится, 20 миллионов рублей. Но вместе с тем нанес и вред государству, отказавшись платить долги, и опубликовал о том в газетах, с странною отговоркою, что он не может делать из одного рубля двух, подорвал сим более чем на 15 лет кредит казны и разорил многих подрядчиков; неумеренное же требование денег от Государственного казначейства заставило Голубцова ^[33] столько выпустить ассигнаций, что серебряный рубль из 1 рубля 30 копеек дошел в два года до 4 рублей. Унижение Голубцова пред графом Аракчеевым так было велико, что он подписал акт, дабы все начеты и взыскания как с чиновников, так и с подрядчиков передавать государственному казначейству, а Военному министерству отпускать из оного деньги тотчас по открытии начета. С сменою графа Аракчеева бедный Голубцов немедленно отставлен без просьбы, и Аракчеев мог хвастать, что оставляет министерство в блестящем виде! Так и впоследствии затеял он военное поселение и оставил его чрез девять лет с экономическим капиталом свыше 40 миллионов рублей. Но как составлен капитал сей? Грабежом казны! Министерство финансов удовлетворяло непомерные сметы Военного министерства, заключавшие в себе необъятное число войск, давало особо деньги на поселения и, лишась крестьян, в военных поселян обращенных, лишилось дохода в податях. Может быть, политика Государя, после неудачных битв с французами и при расстройстве армии, заставила избрать министром именно графа Аракчеева, даже смотреть сквозь пальцы на деяния его, чуждые чувствам доброго Александра; и человек сей был ужасен. М.Я. Фок ^[34] справедливо изобразил его при пожаловании графу Аракчееву фамильного герба в стихе: „Девиз твой говорит, что предан ты без лести; Скажи же мне кому? коварству, злобе, мести!“», – писал Марченко Василий Романович, помощник статс-секретаря, затем (с 1815 г.) статс-секретарь Государственного совета по Военному департаменту;

«1806 год познакомил меня с графом Аракчеевым. Слышал я много дурного на его счет и вообще весьма мало доброжелательного; но, пробыв три года моего служения под ближайшим его начальством, могу без пристрастия говорить о нем. Честная и пламенная преданность к престолу и отечеству, проницательный природный ум и смышленость, без малейшего, однако же, образования, честность и правота – вот главные черты его характера. Но бесконечное самолюбие, самонадеянность и уверенность в своих действиях порождали в нем часто злопамятность и мстительность; в отношении же тех лиц, которые один раз заслужили его доверенность, он всегда был ласков, обходителен и даже снисходителен к ним», – Иван Степанович Жиркевич, артиллерийский офицер; батальонный адъютант при Аракчееве.

Еще один отрывок из воспоминаний личного секретаря Аракчеева Алексея Ивановича Мартоса: «Теперь навязалась мне проклятая комиссия писать обо всем графу; я имел случай узнать, как он мелочен: почти все конверты сам печатает и надписывает адресы (все это, разумеется, ко мне), имел случай узнать всю его коварность и злость, превышающую понятие всякого человека, образ домашней жизни, беспрестанное сечение дворовых людей и мужиков, у коих по окончании всякой экзекуции сам всегда осматривает спины и… и горе тому, ежели мало кровавых знаков! Это не выдумка, клянусь вам; я лучше умолчу, боясь оскорбить ваше самолюбие; но да избавит Промысл от подобных добродетелей и вас, и каждого. Я вам скажу один случай о занятиях сего государственного человека, а множество подобных укажут вам масштаб измерять его занятия. В деревне Тигодке одна баба сушила в бане лен, и когда она затопила печь, то загорелась соломенная крыша; это часто бывает, и для того из предосторожности крестьяне всегда становят бани в отдаленности от жилья, близ воды. Должно было графу писать; пишем, переписываем, печатаем, посылаем (в противном случае беда за умолчание о столь важном предмете). Граф, как человек деятельный и неутомимый, во все входящий, знающий всю подноготную (это не выдумано, но его самые слова), пишет мне своею рукою: деревни Тигодки женщину, вдову, Матрену Кузьмину, от которой загорелась баня, высечь розгами хорошенько и проч. Какие высокие мысли! Какая логика! Какое утонченное занятие, в такое время, когда просителям, у порога стоявшим с убедительными просьбами о притеснениях, отказ за отказом. Признаюсь, что мне часто хотелось поймать графа в неаккуратности, коей он страшный враг, и доложить, что в таком-то повелении он забыл включить, по чём именно высечь хорошенько Аглаю, сушившую в бане лен. Недостаток аккуратности!».