Лувуа окаменел.
– …должность, дающую право первенства над маршалами Франции… – невозмутимо скандировал суперинтендант.
Лицо министра покрылось мертвенной бледностью.
– …и которую много лет занимал покойный граф д’Артаньян…
– Не может быть! – вскричал Лувуа.
– …была куплена бароном де Лозеном.
– Этим гасконским проходимцем, – прошептал молодой человек, стиснув зубы.
– Может, и так, – кивнул Кольбер, сочувственно глянув на товарища по Совету. – Однако мне достоверно известно, что он достойно проявил себя на королевской службе. А что касается родословной, так ведь оба его предшественника – де Тревиль и д’Артаньян – тоже были гасконцами.
– Я говорил вовсе не об этом, – ледяным тоном отвечал Лувуа, – и упаси меня Бог глумиться над происхождением земляка Генриха Четвёртого. Просто я не могу понять, почему король встретил мою инициативу с одобрением, но без… понимания.
– А тут я могу вас просветить, – оживился Кольбер, – барон сейчас в милости, а королю свойственно известное… не легкомыслие, конечно, а скорее великодушие, когда речь идёт о его любимцах. Я даже не удивлюсь, если король сам оплатил патент де Лозена. Припоминаю, что два дня назад его величеству срочно потребовались сто пятьдесят тысяч ливров.
– Но в секрете от меня… – сокрушался Лувуа.
– О, да вы счастливец, сударь, что ещё способны расстраиваться из-за этого. На моём веку были неожиданности поважнее назначения какого-то волокиты. Да вот, кстати, совсем недавно – три недели назад – разве вы не помните?
Лувуа пришёл в себя и спокойно выдержал проницательный взгляд Кольбера.
– Если вам будет угодно напомнить мне, о какой неожиданности идёт речь…
Кольбер отвёл взор, понимая, что момент упущен, и в душе молодого вельможи придворная осторожность взяла верх над оскорблённым самолюбием министра.
– Я говорю о визите испанского посла, – бросил он нарочито равнодушно.
– Иезуитского священника?
– Для меня не столь важны религиозные убеждения послов, сколько их политические мотивы, – небрежным и вместе с тем назидательным голосом протянул суперинтендант финансов его величества.
– И эти мотивы?..
– Абсолютно соответствуют интересам французской короны. Вам ли этого не понимать, господин де Лувуа?
– Я не входил в подробное рассмотрение политических устремлений Испании в этой войне, – смутился Лувуа.
– В этом и не было необходимости, – сухо заметил «господин Северный Полюс». – Война с Голландией – торговая война, и любые дружественные инициативы соседних держав должны рассматриваться с наибольшей благосклонностью, оставляя приоритет за финансовыми расчётами.
– Что вы и сделали, монсеньёр.
– Не без вашей помощи, любезный господин де Лувуа.
– О, мои заслуги в этом столь скромны… Впрочем, король всё равно не подписал конкордат.
– Вот в этом и заключена одна из тех неожиданностей, к которым вам предстоит ещё привыкнуть на своём посту. С первой из них вы столкнулись сегодня, милостивый государь, – отчеканил Кольбер.
Лувуа внимательно посмотрел на сидевшего перед ним человека. Что-то в интонациях и поведении Кольбера вызывало его на более откровенный разговор. Он недаром считался одним из самых ловких придворных, а будучи ещё и военным, умел распознавать поле для манёвра. Поэтому, глядя прямо в глаза министру, он спросил:
– Неужели нет никакой возможности избежать подобных неожиданностей либо, если таковая всё-таки свершилась…
– Исправить её, не так ли? – подхватил Кольбер, улыбаясь скорее глазами, чем губами. – Что ж, сударь, отвечу вам откровенно: предупредить некоторые поступки его величества нельзя. Но попытаться повлиять на них – пожалуй, да, если…
– Если?.. – поощрительно переспросил Лувуа.
– Если ради этого вовремя объединятся два заинтересованных и умных человека, – твёрдо закончил Кольбер.
– Значит, ещё возможно лишить Пегилена должности?! – воскликнул молодой человек, выдавая себя в порыве восторга.
Это обстоятельство даже постороннего человека могло бы уверить в личной неприязни Лувуа к Лозену. Что говорить о Кольбере, виртуозно сыгравшем на чувствах военного министра?
– Безусловно, – кивнул он.
И, выдержав паузу, продолжал:
– Равно, как и уверить короля в неизбежной необходимости союза с Испанией.
– Но посол уже уехал, – запнулся Лувуа, – и вряд ли испанцы пожелают…
– Я сам улажу все разногласия с Эскориалом и постараюсь лично загладить обиды, нанесённые грандам, – внушительно проронил Кольбер. – Для этого мне была необходима лишь уверенность в вашей поддержке, господин де Лувуа.
– Считайте, что вы её получили, монсеньёр, – с достоинством отвечал военный министр, – вот моя рука.
Кольбер с чувством пожал холёную руку молодого министра своей холодной ладонью. Их взгляды встретились, и каждый понял, что заручился надёжной опорой.
IV. Новый капитан королевских мушкетёров
Версаль гудел, как потревоженный улей. Повод к тому и впрямь представился нешуточный, особенно для той эпохи, когда благосклонный взор короля или банкетка во время приёма могли неделями служить предметом завистливых дворцовых пересудов. Счастливцы, первыми подхватившие новость, преисполненные, как водится, сознанием собственной значимости, даже не замечали, что о них, скромных глашатаях августейшей милости, успели уже позабыть. Мужественные кавалеры и хрупкие красавицы, принцы и челядь бурно обсуждали новое назначение. Имя барона де Лозена, королевского любимца, витало в воздухе:
– Подумать только, Пегилен – капитан мушкетёров! – со смехом повторяла великолепная маркиза де Монтеспан. – Какое повышение для миньона! А что вы скажете об этом, Луиза? – весело осведомилась она у подруги.
Вскинув на красавицу грустный взгляд огромных голубых глаз, Лавальер отвечала:
– Мне кажется, король всегда милостив и щедр с теми, кого любит.
– Ну разумеется, – с беспечной жестокостью, присущей лишь детям да удачливым соперницам, подхватила Атенаис, – ведь недаром его величество сделал вас герцогиней. Королевская щедрость и впрямь не имеет границ!
С этими словами она победно воззрилась на вмиг побледневшую Луизу. Несчастная, полагавшая, что сегодняшняя суета дарует ей краткую передышку от насмешек и сплетен, совершенно пала духом. Никто, правда, не смел пока открыто выступить против бывшей фаворитки, ожидая, когда сам монарх устами своего Меркурия изволит дать сигнал к травле. Но Людовик медлил, не оставляя, впрочем, места даже слабой надежде на воскрешение былых чувств. А Луиза, в свою очередь, давно смирилась с равнодушием царственного возлюбленного, и сама страстно мечтала уехать в родные края, подальше от придворных интриг и новых увлечений Людовика XIV. Поэтому она, сославшись на головную боль, удалилась в свои апартаменты, провожаемая смехом Атенаис. Проходя мимо кучки придворных, она услыхала, как маркиз д’Оллонэ воскликнул, обращаясь к друзьям, окружившим главного ловчего: