А это черное портмоне из мягкой кожи с серебряным значком летящего гепарда я подарила мужу на позапрошлый Новый год. С тех пор он с ним не расставался.
Странно даже не то, что в портмоне не было документов, лишь несколько визиток, старые квитанции да пачка сто долларовых банкнот.
Странно то, как оно вообще оказалось в доме, да еще при столь загадочных обстоятельствах. И кому понадобился портрет Дантеса? Ответа не нашлось ни на один вопрос…
Спустя два с половиной часа бесцельной езды по трассе я стояла у центрального универмага, принадлежащего небольшому подмосковному городку, куда занесла меня то ли нелегкая, то ли нечистая, и пыталась сосредоточиться на выставленных в витрине товарах. Но вместо пылесосов, чайников, тазиков и прочей утвари, я видела лишь уродливое бледно-желтое ПЯТНО, расплывшееся по стеклу витрины. Точно такое же пятно украшало лобовое стекло моего припаркованного неподалеку внедорожника. Что это: совпадение или знак свыше?
Скорее совпадение, – предположила я, – потому что бледно-желтые, почти белесые пятна птичьего происхождения вряд ли могут считаться знаком свыше. Хотя… с какой стороны посмотреть, ведь пернатых нередко называют «птичками божьими», да и обитают они по большей части в пространстве, принадлежащем облакам, крышам домов и макушкам деревьев.
Все в мире относительно, – подумала я.
Тяжко вздохнув, как человек с детства приученный к чистоплотности, не обращая внимания на многочисленных в полуденный час прохожих, я достала из кармана куртки носовой платок и, изредка поплевывая то на него, то на пятно, принялась оттирать с витрины белесо-желтую птичью «визитку», чтобы хоть как-то успокоиться и привести мысли в порядок.
После нескольких усердных плевков и не менее усердных телодвижений пятно стало таять, сквозь него уже просматривался хитрющий пуговичный глаз оранжевой плюшевой мартышки, что не могло не радовать. Но вот платок…
Если еще несколько минут назад мой кипельно-белый квадратик батиста с вышитой ромашкой в углу без сомнения мог занять первое место в мировом чемпионате носовых платков, то сейчас ему явно светило иное лидирующее положение – среди отбросов, наполнявших стоявшую у входа в универмаг одноногую жестяную мусорницу.
Увы, такова жизнь: придумано не мною, но я сама не раз убеждалась в том, что если в одном месте что-то убывает, то неизбежно прибывает в другом. И наоборот. Так и в этом случае. Грязь с витрины никуда не исчезла, она благополучно переселилась на мой платок.
Платок, конечно, можно постирать, – размышляла я, оттирая пятно, – но тогда станет грязной вода, которая в свою очередь через трубы унитаза или раковины проникнет в природу, не забыв оставить микрогрязные частицы и на самих трубах.
Из всего вышеизложенного я сделала вывод, что идеальной чистоты достичь невозможно. Никогда! Потому что все в мире взаимосвязано и относительно.
А, значит, нет и идеала, сие понятие тоже относительно, – твердо решила я, с еще большим усердием налегая на остатки птичьего помета. – Никто не может считаться идеальным. Даже такой человек, как Пушкин.
– Ты чего это вытворяешь, а? – насмешливо донеслось со стороны одноногой жестяной урны для мусора.
Вынужденно прервав работу, я повернулась и внимательно оглядела вопрошавшего. Старик как старик, лет семидесяти с небольшим. Ничего особенного: коротенькая бороденка, бежевый потертый плащ на подстежке, в меру мятые светло-коричневые штаны, лопоухая голова с клочком седых волос прикрыта некогда лисьей шапкой-ушанкой. Короче, налицо – былая роскошь.
Должно быть годах в пятидесятых (точно не могу сказать в связи с моим тогдашним отсутствием на свете) подобный осенне-зимний ансамбль считался бы «писком» сезона. Но в данный конкретный момент, как мне показалось, мог рассчитывать лишь на честную гонку с моим носовым платком (учитывая его нынешнее состояние).
Видимо, старику изрядно поднадоело мое молчаливое изучение его персоны. Он зябко поежился, поморщился, сплюнул, поскреб затылок, приподняв шапку-ушанку, оглянулся по сторонам и, не обнаружив ничего подозрительного, что могло служить мне поддержкой, вновь в упор уставился на меня:
– Ну, что, оценила гардеробчик? Не рассчитывай, не продам.
– Почему? – неожиданно для себя (к чему мне его гардеробчик?) обиженно брякнула я.
Старик ухмыльнулся, достал из-за уха сигарету, покрутил ее, оторвал фильтр, прикурил и только тогда сквозь зубы, но беззлобно спросил:
– Кто тебя воспитывал, дочка?
– Мама… – растерянно произнесла я.
– Плохо воспитывала.
– Почему? – вновь обиделась я, силясь понять, отчего наш ниоткуда взявшийся разговор превратился в диалог учителя и школяра.
Старик, конечно, мог преподавать, хотя бы в прошлом. Но я на роль девочки в школьной форме никак не тянула – мне уже стукнуло тридцать пять. А посему и ясли, и школа, и институт давно остались позади.
Я честно прошла все свои университеты и считалась вполне образованным и воспитанным человеком. Но старик, видно, думал иначе.
– Не умеешь ты отвечать на вопросы, дочка, – ласково пожурил меня он, ни капли не конфузясь. – Я ведь не внешность мою просил тебя изучать. Я спросил, что ты делаешь у витрины?
Ну, мужик, – подумала я, накаляясь внутренне. – Сам напросился. Моему терпению пришел конец. Сейчас я отвечу, и ты отстанешь. Потому что отвечу я так, что тебе сказать будет нечего!
– Извините за бестактность, – учтиво начала я, и даже шаркнула ножкой, для пущей убедительности. – Дело в том, что у витрины я занималась наукой. А точнее: с помощью следа птичьего помета на стекле, носового платка и пары плевков пыталась доказать миру свою теорию относительности.
Выслушав столь сложную тираду, старик секунду помолчал, пристально глядя в глаза, подошел поближе, наклонился к моему уху и доверительно сообщил:
– Ну и дура ты, дочка!
И добавил, чуть понизив голос:
– До СВОИХ теорий тебе еще расти и расти, да жаль только времени нету. Плюнь на все. Лучше купи мне ботинки!
Открыв рот от столь неожиданной просьбы и секунду поколебавшись, ведь времени действительно оставалось мало, я махнула рукой, плюнула на все, в том числе и на птичью «визитку», и решительно направилась к двери универмага. Старик засеменил рядом:
– Ты куда, девонька?
– На кудыкину гору, – огрызнулась я. – В обувной отдел, за ботинками!
Старик радостно закудахтал, но тут же отрицательно замотал головой:
– Не-е-е… Там дорого! Там итальянские, австрийские да еще Бог знает какие.
– Ну и что? – я расстегнула куртку, с трудом вытянула из внутреннего кармана солидный бумажник и многозначительно поводила им перед носом старика. – Моя кубышка, дед, выдержит и итальянские, и австрийские, и французские башмаки. Вместе взятые. Гулять, так гулять. Пошли!