— Скорее всего, я никогда не скажу этого снова, поэтому слушай внимательно. Ты намного сложнее, чем я представлял себе, Ланкастер. Если бы ты не был настолько мерзко привлекателен, наверное, мог бы даже понравиться мне.
Сомерхарт снова откинул голову на спинку кресла, а Ланкастер смотрел на него, онемев от изумления. Он не знал, что Сомерхарт хотел этим сказать.
— Итак, ты собираешься ехать сегодня днем?
— Да. Я надеюсь, ты проводишь мисс Мерриторп вместо меня. Она не привычна к путешествиям и…
— Я отправлю ее на одном их своих кораблей и сам доставлю ее в каюту. Конечно, если ты не передумаешь и не примчишься назад до заката солнца.
У Ланкастера все сжалось внутри от этой мысли. Он не хотел, чтобы она ехала, но у Синтии тоже были мечты, и он увидит, как она их осуществит, если… будет постоянно молиться, чтобы в ее мечтах нашлось место и для него.
— Я не стану ее останавливать, — пробормотал Ник. — Что касается кораблей… — Он сложил руки пирамидкой и наклонился вперед, увидев, что Сомерхарт открыл глаза. — У меня есть для вас предложение, ваша светлость. Кое-что немного… необычное.
Спустя несколько часов он уехал в Лондон в таком волнении, какого не чувствовал много лет.
Глава 24
— О, смотри, — проворковала Леонора, кузина Синтии. — Это тот любезный мистер Морган. Думаешь, он привел своего сына?
— Возможно, — Синтия немного наклонилась, чтобы за перьями на шляпке ее кузины увидеть происходящее. — Только, Леонора, пожалуйста, потише, я пытаюсь слушать музыку.
— Ты такая умная, — вздохнула Леонора. — Так интересуешься всем.
— Леонора, я почти ничего не знаю о музыке, искусстве и театре. Поэтому и интересуюсь всем этим. Ты ведь уже привыкла ко всему.
— Думаю, да. Ой, вон мистер Эколз! У него глаза необыкновенного синего цвета. Как думаешь, это будет слишком, если назвать их барвинками?
Синтия прикрыла глаза и расхохоталась:
— Думаю, нет. У него действительно очень красивый цвет глаз.
Леонора продолжала болтать, восхищаясь своим первым светским сезоном. Конечно, у Синтии это тоже был первый сезон, но ей было не семнадцать лет, и она не горела желанием знакомиться с проходившими мимо джентльменами.
За три месяца в Нью-Йорке она уже познакомилась с огромным количеством мужчин. Американские мужчины — интересные, сильные, смелые и красивые. Но ни у одного из них не было таких карих глаз, искрящихся таинственным смехом. И ни один из них не знал настоящую Синтию.
Они слышали ее акцент и считали ее благородной. Прошел какой-то глупый слух о том, что она кузина герцога, и ее приглашали в самые изысканные дома. Время от времени она боролась с непреодолимым желанием поднять бокал вина за ужином и сказать всем, что всего несколько недель назад ночевала на чердаке.
Теперь она спала в огромной спальне на пуховой перине под чистыми белыми простынями. Она почему-то не думала, что ее американские родственники будут богатыми.
По правде говоря, она не знала, что Америка — такая процветающая страна. Здесь все было во много раз лучше, чем она думала.
Музыка, вечеринки, переполненные людьми улицы заставляли ее сердце подпрыгивать от радости. Здесь светило жаркое солнце, а в городе людей было больше, чем он физически мог вместить. Синтия обожала все это.
И ужасно скучала без Ника.
Вздохнув, она невпопад кивнула Леоноре. Кузина своей энергией, длинными ногами и энтузиазмом напоминала Синтии жеребенка. Как и сам бурлящий город. А Элеонора была вся в мать, которая приняла Синтию с силой урагана.
Когда Синтия купила три новых платья, было доставлено более десяти коробок. Заказ каким-то образом увеличился в несколько раз. Когда она заказала пару черных туфелек, прибыли коробки с обувью всех цветов радуги. Розовые и голубые, зеленые и фиолетовые.
Поначалу Синтия возражала, но постепенно уступила под напором тетушки. А сама задумалась, каким же должен был быть ее отец, и что о ее платьях подумает Ник.
Ярко-желтый шелк платья скользил между пальцами. А каким он покажется для рук Ника? В декольте виднелся лишь намек на мягкую округлость груди. Проникнет ли его взгляд за границу шелка? Вспомнит ли он, как прокладывал там дорожку из поцелуев?
— Синтия, будешь лимонад?
Голос дяди заставил Синтию устыдиться собственных мыслей.
Она огляделась вокруг и поняла, что в танцах наступил перерыв, и взволнованно встала.
— Прости, дядя, должно быть, я замечталась.
— Это стало твоим любимым занятием в последнее время, — мягко заметил дядя и улыбнулся.
Какой разительный контраст с тоном ее отчима. Дядя тоже не отличался безупречностью. Он слишком много пил вечерами и мог быть ужасно груб со слугами. Он не был безупречен, впрочем, как и вся его семья, но безупречность была бы для него слишком тяжелой ношей. Ее тетя отличалась расточительностью и не интересовалась разговором, если речь шла не о нарядах или сплетнях. Леонора была очень похожа на мать, а ее брат, похоже, намеревался проиграть свое ежегодное жалованье еще до начала сентября.
Но они были добрыми и открытыми людьми и, похоже, от Синтии не хотели ничего, кроме ее компании. Но за последние несколько недель Синтия превратилась в скучную компанию.
Ник написал лишь дважды, и ни в одном письме не написал ничего важного. Банальные фразы и сведения о погоде. Что это могло означать? Он передумал приезжать за ней? Но каждое письмо он подписывал: «С любовью, твой Ник».
Она без конца перечитывала эти два письма, но там не было ничего особенного. Тогда Синтия стала вспоминать их последние несколько дней, проведенные у Сомерхарта. Поразмыслив, она поняла, что Ник точно не обещал писать ей. Он сказал о своей любви, спросил, верит ли она ему, и пообещал приехать за ней. И это все.
В первый месяц в Нью-Йорке она проявляла нетерпение. Во второй — сердилась. А теперь появился страх.
Она боялась каждую минуту. За ужином, на спектаклях и сейчас, когда толпа несла ее в фойе театра, она боялась.
Она нисколько не поддержала Ника. Ни капельки. Даже после того как он открыл ей свое сердце и показал все разбитые осколки, она ушла от ответа на вопрос о доверии. Но как же доверял ей Ник, если рассказал такую ужасную правду?
Несомненно, она должна была сделать хотя бы небольшой шаг ему навстречу.
Синтии стало стыдно. Она действительно боялась. Сомнения заполнили ее сердце, хотя она думала, что в Америке будет счастлива. Какое место она здесь занимает? Точно такое же, какое занимала в Англии. Леди, достигшая брачного возраста, и больше никто.
Она не считала себя пешкой здесь, но все равно чувствовала себя отчасти неодушевленным предметом, который однажды вырвут из нынешней жизни и пересадят в другую.