Что не стоит делать невидимке - читать онлайн книгу. Автор: Росс Уэлфорд cтр.№ 58

Я всё равно опоздала. Они ушли, дверь за ними захлопнулась с металлическим грохотом, и я опять осталась одна в безмолвной церкви.

Коробки стоят на столе, освещённые светом, льющимся через один из витражей, и скажу вам вот что: если бы это был фильм, сейчас бы запел хор ангелов, выводящих: «Ла-а-ла-а-ла-а…»

Первым я открываю хлеб. Он чёрный, пряный и ужасно вкусный. Большая часть добра из коробок мне не подходит: мешки с мукой и рисом, сырые яйца, овощи (хотя одну морковку я съедаю, она оказывается ничего так) и консервные банки, для которых нужен специальный нож. Ещё есть банка с консервированной фасолью, которую можно открыть, потянув за кольцо на крышке, так что я открываю её и принимаюсь есть фасоль с хлебом. В другой коробке лежит пакет яблок. Я ем жадно, крошки летят во все стороны, и я как раз собираюсь откусить от яблока здоровенный кусок, когда двери церкви опять распахиваются.

Я роняю яблоко на пол и прячусь за скамью как раз вовремя, чтобы увидеть, как оно катится по плитке к Линде, несущей очередную коробку. Это вроде как инстинктивная реакция, то, что я спряталась. На самом деле нужды в этом нет, потому что я невидимка, но я рада, что сделала так, потому что, глядя вниз, я вижу комок ещё не оневидимившейся еды, парящий в районе желудка.

Линда ставит коробку и озадаченно смотрит сначала на яблоко, потом на стол. Другая женщина через пару секунд присоединяется к ней, в руках у неё два полных пакета из супермаркета.

– И-и, господи боже, ты ток глянь! – говорит Линда.

Другая леди ничего не отвечает.

– Оно подкатилось прям ко мне, яблоко-то это. Просто упало и покатилось.

– Ну и кто брал еду? Мы же только сходили до твоей машины и обратно, Линда.

– Они, наверно, ещё тута, Морин.

– Да это наверняка кто-то из этих мальчишек-певчих, – говорит Морин, а потом повышает голос. – Эта еда для бедных, маленькие вы негодники! – восклицает она.

По церкви разносится эхо: «Негодники… негодники… негодники…»

– Прячутся поди, – говорит Линда и шагает по нефу, оглядывая ряды скамей.

К этому времени я заползла под деревянную скамью, и она не видит странного комка жижи в тени.

– Это ты сделала? – слышу я её голос, и у меня ёкает сердце.

Но она стоит через несколько рядов от меня, нагнувшись.

– Я нашла преступницу, Морин. Тута собака!

Я слышу, как хвост Леди стучит по полу, когда она принимается вилять.

– И-и, ах ты пройдоха, чего ты тут делаешь?

Морин спрашивает:

– Кто оставил бы собаку в церкви?

Я не высовываюсь, пока Линда и Морин решают, что лучше оставить Леди тут, потому что она, скорее всего, принадлежит органисту или ещё кому-то, а несколько минут спустя уходят, посмеиваясь над собакой, ворующей еду у бедных семей, и обсуждая, что надо переговорить на этот счёт с преподобным Робинсоном.

Я выползаю из-под скамьи, и я вымотана. Просто совершенно разбита. Я утомилась от бега, от пряток, от лжи и от всего сразу.

Я беру одну из подушечек, на которых встают на колени, и кладу её на скамью, а потом ложусь на неё головой, вытянувшись во весь рост, и пытаюсь уснуть, но не могу, потому что глаза закрыть не получается. Я нахожу псалтырь и кладу его в открытом виде себе на лицо, и он блокирует большую часть света.

Может, когда я проснусь, всё будет хорошо.

Я слышу, как начинает играть орган.

Органист, наверное, пришёл попрактиковаться. Я убираю псалтырь с лица и оглядываюсь вокруг. Лучи света, льющиеся сквозь витражи, падают уже с другой стороны.

Я не знаю, сколько времени, но, видимо, проспала я долго. Коробки с едой пропали со стола, значит, здесь кто-то был, это ясно. Леди по-прежнему спит под скамьёй.

Я медленно иду по широкому нефу к алтарю в передней части церкви, и в голове всплывают отрывки из службы, на которую я раньше ходила с ба.

Я даже знаю, не гадая, что органист играет Баха. Это его «Токката и фуга ре минор». Держу пари, вы её слышали, честно.

Не то что я чувствую себя как-то особенно религиозно. На меня не снисходит никакое огромное откровение, меня не «переполняет святой дух», как сказала Зуки Кингхорн после того, как побывала в каком-то церковном лагере и, не затыкаясь, болтала о своём «новом лучшем друге» Иисусе. (Близнецы Найт некоторое время подкалывали её насчёт её «невидимого друга», что, по-моему, было довольно некрасиво, ещё задолго до того, как идея невидимого друга стала для меня реальнее, чем хотелось бы.)

Я скорее вспоминаю. Я смотрю на огромного вырезанного из дерева Иисуса на кресте, висящего над алтарём. Когда я была маленькой, я его боялась. Он раскрашен красками, на руках и ногах у него кровь, и я помню историю о том, как Иисус умер и воскрес, и помню, что даже в детстве думала, что это весьма маловероятно.

Конечно, всё это было до того, как я стала невидимой, во что в детстве я не поверила бы тоже.

Это я? Я живой призрак?

Я смотрю вниз на себя: на невидимую себя, не отбрасывающую тени, как вампиры в кино.

Могу ли я прожить жизнь, всю свою жизнь, вот так?

Снаружи светло, но температура немного упала: вечереет. Ветра нет, но, по крайней мере, я больше не буду потеть. Над морем собирается огромная грозовая туча, и воздух такой плотный, что кажется, будто он приглушает шум прибрежной дороги.

Позади меня, за толстой дверью, органист по-прежнему играет Баха, который эхом разносится по моей голове, когда я смотрю на большие часы на стене церкви. Почти девять – это хорошо, потому что…

Девять?

Девять часов?

Типа, девять часов сегодняшнего вечера?

Я пялюсь на часы, слушаю приглушённые звуки органа и вижу, как минутная стрелка подползает к двенадцати. Одновременно с этим в голове у меня всплывает мысль.

Бойди.

Зажигай свет.

Зажигай свет сегодня вечером.

Я пообещала. Он никогда меня не простит, если я не приду. Никогда в жизни. Как я могла быть такой эгоистичной, тупой, легкомысленной?

Бедный Бойди. Он сердце и душу в это вложил, деньги потратил, подвергся насмешкам, а теперь?

Он говорил мне, что это будет сегодня вечером. Пригласил кучу народу: в частности, журналистов и телевизионщиков. Я пыталась ему сказать, что мне кажется, что это не такое мероприятие, на которое люди охотно соберутся, – ну знаете, чтобы он «реально оценивал ситуацию», но он, в типичном своём стиле, плевать на это хотел. И, учитывая всё это, становится лишь важнее, чтобы я, по самой меньшей мере, хотя бы пришла.