– Но ты же еще свое эскимо не доел!
– Оно уже кончается, и меня ждет тусклое, безрадостное
существование!..
– Какая, однако, у нас продвинутая, прагматичная
молодежь! – вздохнул Дмитрий Алексеевич и купил сообразительному мальчику
требуемое мороженое.
Получив свое, Костик зашагал по обсаженной елками улице, не
оглядываясь на Старыгина и подбивая ногой еловые шишки. Через несколько минут
они миновали дорожный указатель «Осторожно, ежики» и свернули влево.
К этому времени Костик прикончил второе эскимо и с
сожалением оглянулся на своего спутника:
– Ну вот, видите тот зеленый дом с башенкой? Вот там он
и живет, ваш Никанорыч. Только я дальше не пойду, у меня с ним напряженные
отношения.
– На какой почве? – поинтересовался Старыгин.
– На почве красной смородины. Я так считаю, что раз он
ее все равно не собирает, значит, справедливо будет поделиться с соседями, а он
меня крапивой…
С этими словами Костик свернул с дорожки и скрылся за
высоким забором.
Дом Никанорыча представлял собой большое, запущенное, слегка
покосившееся строение, расположенное в глубине неухоженного участка. Когда-то,
несомненно, и дом, и участок были красивыми, но с тех пор прошло много лет.
Краска на доме облупилась и утратила первоначальный цвет, окна кое-где были
разбиты и вместо стекол заколочены кусками фанеры. Дорожки сада заросли
крапивой и лопухами, и на всем ощущалась печать запустения.
Впрочем, как встречаются старые люди со следами былой
красоты, так и этот дом носил на себе несомненный отпечаток былой
привлекательности. Крышу его увенчивала затейливая башенка, на окнах кое-где
сохранились нарядные резные наличники, рамы веранды были застеклены красными,
зелеными и синими стеклами.
Старыгин остановился у калитки и окликнул хозяина.
Откуда-то из глубины сада донесся хриплый, каркающий,
надтреснутый голос:
– Заходите! Я сейчас приду!
Дмитрий Алексеевич толкнул калитку и вошел в сад.
Он тут же оказался по пояс в высокой траве, вокруг него
дружно гудели и жужжали насекомые. Кое-как пробившись сквозь густые заросли
бурьяна к шаткому крыльцу, Старыгин снова остановился. Наконец откуда-то сбоку,
из-за разросшихся кустов, вынырнул высокий старик в черном кителе без погон и
галошах на босу ногу. В руке у него было пустое ведро.
– Здравствуйте, – проговорил Дмитрий Алексеевич, с
интересом разглядывая хозяина. – Извините, я знаю только ваше отчество. Вы
ведь Никанорыч?
Старик взглянул на гостя из-под густых седых бровей и
пробормотал неприязненно:
– А вам-то зачем? Возьмете свое, расплатитесь – и
поминай как звали…
– О чем это вы? – удивленно переспросил Старыгин.
– Да известно о чем… заходите! – Хозяин поднялся
по крыльцу, которое жалобно заскрипело под его ногами, открыл входную дверь и
прошел в сени, придержав дверь перед Старыгиным.
В сенях, громко кряхтя и потирая поясницу, он снял галоши и
переобулся в огромные войлочные тапки без задника. Затем ткнул пальцем куда-то
в угол:
– Ну, вот оно!
Там, куда он показал, валялись на дощатом полу несколько
старых оловянных подсвечников и помятая медная сковорода.
– Что – оно? – недоуменно переспросил Старыгин.
– Ну, вы же пришли за цветным металлом? – сухо
осведомился хозяин. – Забирайте, платите, сколько положено, и
проваливайте. Мне с вами беседы разводить некогда…
– Извините, но вы меня с кем-то перепутали! –
перебил его Старыгин. – Я пришел вовсе не за металлом!
– А за чем же еще? – Старик пристально взглянул на
гостя, седые брови удивленно поднялись.
– Ведь вы раньше устраивали в этом доме выставки
современного искусства. Я хотел бы поговорить с вами об этом.
– Вспомнили! – проговорил Никанорыч
насмешливо. – Видать, медведь в лесу умер или рак на горе свистнул! Ну
ладно, раз так – проходите в дом, я вас чаем напою.
Он толкнул дверь и вошел в большую полупустую комнату.
В центре комнаты стоял круглый стол, накрытый полуистлевшей
бархатной скатертью, возле него – пара шатких венских стульев. Стены комнаты
были когда-то оклеены зеленоватыми обоями, но они давно выцвели и протерлись, а
кое-где свисали рваными лоскутами. Правда, тут и там на стенах виднелись более
яркие прямоугольники, сохранившие первоначальный цвет обоев, – должно
быть, в тех местах, где на стенах висели картины.
– Где стол был яств, там гроб стоит! –
процитировал старик классику.
– Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики
И бледна смерть на всех глядит! – продолжил Дмитрий
Алексеевич цитату.
– Вот как? – Старик с интересом взглянул на
гостя. – А вы, видать, достаточно начитанный молодой человек! Мало кто
сейчас помнит эти стихи!
– Гаврила Романович Державин, «На смерть князя
Мещерского». Кстати, меня здесь уже не первый раз называют молодым человеком. В
моем возрасте это лестно…
– Какие ваши годы! – Взгляд Никанорыча заметно
потеплел, узкие губы сложились в улыбку. – Для меня вы действительно
молодой человек! Сколько вам – лет сорок?
– Сорок три, – вздохнул Дмитрий Алексеевич.
– Совсем мальчишка! – покровительственно
усмехнулся хозяин. – Присаживайтесь…
Старыгин опустился на один из стульев, и тот подозрительно
заскрипел.
– Так что вас ко мне привело? – осведомился
хозяин, усаживаясь напротив Старыгина. – Неужели какая-то газета решила
написать о моих былых выставках?
– Нет, к сожалению… – Старыгин потупился. –
Это интерес скорее личного плана. Я хотел спросить вас об одном художнике,
который у вас выставлялся.
– О ком именно? – Никанорыч склонил голову,
пристально глядя на гостя выцветшими от возраста, но все еще живыми и
пронзительными глазами. – Не думайте, что я в полном маразме. Внешность
обманчива. Память у меня хорошая, в особенности в том, что касается современной
живописи. Я помню не только каждого художника, который у меня выставлялся, но
почти каждую картину! И скажу вам честно – это единственное, что меня
по-прежнему интересует. Тем более если находится такой собеседник, который
помнит наизусть стихи Гаврилы Романовича Державина…
Старыгин обрадовался: ему удалось найти ключ к этому вздорному
старику, верный тон. И если он, как говорит, действительно так хорошо все
помнит, сейчас прояснится все, ради чего Дмитрий Алексеевич проделал эту
дорогу…
– Замечательно! – Старыгин придвинулся чуть ближе,
доверительно понизил голос и проговорил:
– На одной из ваших выставок были представлены довольно
странные картины…