От первого лица - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Коротич cтр.№ 69

Я исправно платил американские налоги, а того, что оставалось, хватало на нормальную жизнь семьи. В Москве родные привыкали к новым политическим забавникам-кудесникам и новым порядкам. Я заплатил приличную сумму денег за операцию, сделанную маме в клинике профессора Федорова; не будь американских заработков, мама бы ослепла. В Бостоне мое жилье понемногу обрастало кругами американских коллег и знакомых, я скучал по Москве, прозванивая кучу денег на трансатлантическом телефоне, и все больше убеждался, что мой временный выбор оказался верным. Позже поэт, мой московский приятель, которого я встретил в Америке и спросил, почему же он здесь, ответил: «А там есть для меня место? Меня там ждут? Ошибаешься…» Возможно, в России мне надо было бы и поактивнее предлагаться, рассказывать, чего я достиг в Америке и чему научился. Но зачем? Все равно моя страна не собиралась нести ровным счетом никаких обязательств в отношении меня и моей семьи (жене и мне начислили стандартные издевательские трехсотрублевые пенсии, пожелав экономно пользоваться ими для благополучной жизни). Мой друг поэт Роберт Рождественский переехал с семьей на переделкинскую дачу, сдавая московскую квартиру внаем: там же, в дачном поселке, он умер и похоронен. Знакомые интеллигенты продавали книги и вещи, чтобы прокормиться. А тем временем я стал в Бостоне полным профессором, меня избрали в одну из американских академий. Предоставили, как «выдающемуся специалисту», вид на жительство, создали все условия для работы. Из Москвы иногда брали коротенькие интервью, бывшая комсомольская газета в нервном комментарии осудила мое непатриотичное американское бытие, одна из суперпатриотических газет пофантазировала насчет того, какие у меня в Америке особняки (я арендовал двухкомнатную квартиру в центре Бостона все эти семь лет и никогда не имел собственности в Америке). Интересно, что суровый комсомольский корреспондент предварительно справился у меня, нельзя ли ему подзаработать в Бостоне. Московские друзья моего образа жизни и мыслей не осуждали, а иные даже завидовали (один известный поэт прислал письмо: «Плохо, что ты не рядом, но, может быть, еще хуже было бы видеть тебя, бедствующего, как я…»).

Америка довела до абсолюта свое умение воспринимать людей, так сказать, по делу. Даже бедных. Я не раз поражался точности, с которой здесь выстроена так называемая «страховочная сеть», та самая, в которую мечтают прыгнуть многие эмигранты из России. Строить ее начали давно, в самые трудные годы депрессии, но президент Ф. Д. Рузвельт объявил такое строительство национальным приоритетом. Я не раз размышлял, почему не у нас, а именно в странах с рыночной экономикой реализовалась болтливая коммунистическая мечта о социальной справедливости. Не у нас, а у них, буржуев распроклятых, бедные начали по закону, а не за особое послушание или происхождение, получать пособия, дешевые квартиры, скидки на обучение и медицинскую помощь. Не буду угнетать вас потоками цифр, но при определенно бедняцком уровне жизни (скажем, тысяча долларов в месяц), отсутствии сбережений, собственности и прочего ты можешь рассчитывать на одну из социальных программ и получить ее. Грубо говоря, Америка относится к своим бедным, как к рэкетирам, и «отстегивает» им во имя собственного спокойствия все, что надо для достойной жизни, делится. Но зато она гарантирована, что никакой Ленин – Сталин – Анпилов в таких условиях не возникнет. Коммунизм и фашизм – болезни голодных людей. В мире уже научились помогать неустроенным, изводя такой помощью краснознаменную политическую заразу во многих странах. Но мир почти привык, что Россия – страна трогательно бедная с привычно прожорливыми устроителями государственных порядков, ей не до того. Что касается всех разговоров о рыночной экономике как панацее, так эта самая рыночная экономика – не только в Швеции со Швейцарией. Она и в Колумбии, и в республике Буркина-Фасо. С древних времен известны главные типы государственного устройства: монархия, аристократия, демократия. Но в России удивительно привыкли к их извращениям: монархическое единовластие подменяется тиранией, аристократия – денежной олигархией, а демократия, власть народа – охлократией, властью толпы. У демократического общества случаются несовершенные и даже плохие законы, но у тирании с охлократией их вообще нет – в этом-то и беда…

Я знал, что возвращусь в Россию, потому что мой дом и семья там. Что же, Соединенные Штаты – добры и щедры, но живу я в другом месте. Еще раз я понял это недавно, когда китаец, корреспондент пекинской газеты, пригласил меня в Москве на ужин. Мы выпили, вкусно закусили, а разговаривать было почти не о чем. Слишком разные жизни, и они почти нигде не пересекались. Мы учились по-разному, женились по-разному, по-разному обзаводились домами. Примерно так выглядят отношения с окружающими для россиянина в Америке. Выбор невелик – надо или погружаться в эмигрантскую среду, что ужасно, или оставаться в американской, торча из нее этаким милым чудиком, существующим вне здешних стандартов. Я бывал запросто во многих домах, сдружился с добрыми американскими семьями, принимал и принимаю их в Москве, но все равно это – общение на разных цивилизационных уровнях – здесь, в России, мне и труднее, и естественнее, и интереснее.

И все равно обидно было, когда шереметьевский таможенник, узнав меня, спросил, надолго ли я в Москву. Когда я ответил, что насовсем, он пожал плечами: «Будь у меня ваши возможности, я бы ни за что не вернулся…» Это ведь таможенник, привратник государства…

Дома дети уже устроились, нашли свое место в том, что нынче называется привычным мне из Америки словом «бизнес»; жена с мамой откровенно тосковали, да и мне было неважно без них – один в течение семи лет… За год, загодя, я предупредил в университете, что собираюсь домой. Откровенно говоря, многие удивились, потому что мне недоставало всего трех лет для того, чтобы получить американскую пенсию. По сравнению с тем, что мне отвалило демократическое Российское государство, это было бы достойным денежным содержанием до конца жизни. Но я недотерпел. Впрочем, что-то и так накопилось, есть деловые предложения из разных стран, в случае чего – перебьюсь. Главное, что остались друзья, цела семья, круг близких людей вокруг меня сплотился и стал даже надежнее. Милые мои госчиновнички сделали в последнее время еще несколько вдохновенных попыток ограбить свое население, и меня в том числе. Постоянно ожидая от них чего-нибудь в этом духе, я все время уточняю свои способы подстраховок, обстоятельства самозащиты. Я возвращался к друзьям в недружелюбное государство. В Америке я немного расслабился. Ничего, подтянусь. Я искренне рад, что у меня с заокеанской страной остались самые добрые отношения на моем, академическом, писательском уровне. Много приятелей, несколько друзей. Вполне достаточно.

Зарубежный опыт помог мне увидеть себя и свое государство со стороны. Это очень важно, и я благодарен жизни за такую возможность. Я стал куда более независим от своего государства, узнал пределы такой независимости и сумел разместиться в них, возвратившись на родину. Вот и все. Просто и непросто. Мне кажется, нет здесь темы ни для хихиканья, ни для суетливых разоблачений. Вот такая жизнь. Я отвык от наших стандартов, но пожил среди других стандартов и других людей. Когда-то Наполеон говорил, что французам нужна не свобода, а равенство; всеобщее равенство перед законом. Кого-кого, а наполеонов в нынешней России навалом, но о равенстве мы понятия не имеем.