Большое собрание сочинений в одной книге - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Голявкин cтр.№ 176

Я городил и городил про себя и вслух, и есть хотелось, обедать мне хотелось…

– Художника просят!

Я вскакиваю.

– Пиджак свой захвати!

Значит, сюда я не вернусь.

Поднимаюсь за милиционером по лестнице в дежурку.

Кого я вижу! Гарик! «Шиш, елки-палки, пусть поймают, ни шиша нас не поймают!» – чьи были слова? Поймали ведь, поймали, докатились! Будут нас сейчас спрашивать, будут нас допрашивать…

Привет, художники-грабители! Отправим вас сейчас в тюрьму, переезд на новую квартиру. Не пойду по улице под конвоем, ни за что не пойду, что хотите со мной делайте! Увидят меня люди, увидит меня Ирка… В тюрьму нас отправляют, понял, Гарик? Ну и дурак же ты, Гарик, ну и дела! Сейчас нас уведут, сейчас нас упекут…

Ввалился пьяный в сопровождении милиционера.

– Кружку разбил, – сказал милиционер, – а платить не хочет.

– Ничего я не разбивал! – заорал пьяный.

– Разбил, разбил, товарищ дежурный, а теперь отпирается. Скандал устроил у торговой точки.

– Прошу за перегородку, – сказал дежурный.

– Не бил я кружку и за перегородку не пойду!

– Разбил, разбил, товарищ дежурный.

– Заплатите за кружку и будьте свободны, – сказал дежурный.

– Ни за что на свете!

– Тогда прошу за перегородку.

– Хорошо, я заплачу.

Он стал считать копейки.

– Не буду я платить за кружку! – вдруг заорал он снова.

– Отведите его вниз, – сказал дежурный.

– Я заплачу за кружку, – сказал пьяный.

– Давайте платите, – сказал дежурный.

– Ничего я не разбивал, – сказал пьяный.

– Втолкните его за перегородку, – сказал дежурный.

Пьяного втолкнули за перегородку, между мной и Гариком. Ростом он оказался ниже меня и Гарика, непомерно маленький и пожилой. Забавная компашка! Пока рассматривали его документы, записывали его фамилию, он уверял всех, что без всякого труда способен пройти по узенькой дощечке не пошатнувшись, приглашал всех в гости в Менжинский переулок, дом шесть, а мне сообщил доверительно, что кружку он действительно разбил, но заплатить не в состоянии, поскольку ему не хватает на пиво…

Появился начальник милиции.

Начальник поманил нас пальцем.

– Подойдите-ка ко мне, голубчики, поближе. Не стесняйтесь, грабить не стеснялись. Попались мне, голубчики, попались. Допрыгались, родные, доигрались.

Стоим с опущенными головами, два болвана. Добыли краски через оперу…

Зевает начальник: «Эх-хэ-хэ-хэ…»

Смотрел, смотрел на нас, потом как заорет:

– Сержант!

Сержант схватил нас за шиворот и к нему подтолкнул.

– К полу приросли с испугу, – сказал сержант, – не оторвать. Такого человека обокрали…

– Выбросьте их вон! – сказал начальник.

Мы возле дверей задержались, ничего не поняли.

– Проводите их на улицу, сержант, – сказал начальник. Голос у него был усталый и злой.

Невероятным казалось, но нас отпустили…

Я ни черта не соображал, ровным счетом ничего не понимал на этом свете, – с какой стати нас отпустили? Елки-палки, бей пять, Гарик, ни шиша нас не поймали!

И у Гарика вид – словно его мешком огрели. «Бежим скорей отсюда, – говорит, – пока нас снова не схватили, ошибка, наверное, произошла».

Припустили во весь дух по мостовой, едва на нас машина из-за угла не наехала. Шофер успел затормозить: «Эй, спятили вы, что ли?!» А мы и вправду спятили, любой на нашем месте спятит. Сначала схватили, потом отпустили. Поймали с вещественными доказательствами – и дуйте на все четыре стороны! Жмите, дуйте, двое оперных, опереточных, чокнутых, привет вам от милиции с поклоном!

Дуем что есть мочи через трамвайную линию, перед носом у трамвая.

Дуем сквозным через Пассаж, зигзагами сквозь прохожих.

Дуем через скверик, через заборы.

Дуем через бульвары, сшибая листья на ходу правым хуком и апперкотом (надо научиться, надо научиться бить как следует!). Сбил пару олеандров прямым с ходу!

Бежим, плюемся и смеемся. Не пятнадцать лет мне всегда дают, а пять. Пять лет тебе, говорят, можно дать, а не пятнадцать. Хотя на вид семнадцать. Не дают пятнадцати, а сейчас и вовсе не дадут. Чепуха – не давать мне те года, которые у меня имеются. Давайте, не давайте – ничего ведь не изменится. Стану старый в старости и умру своей смертью. Валяйте мне не те года, – опля! хук, апперкот!

Помочились в море и помчались.

Сняли туфли и помчались босиком.

Пронеслись через базар (гляжу, случайно, нет ли Шторы).

Бежим, несемся, дуем, мчимся, хотя никто за нами не гонится.

Опля!

Дома никого. Сообщили им из милиции или нет? Или опять они ищут меня по всему городу, старая музыка! Я расхаживал из одной комнаты в другую, поглядывал на свою роспись. Сообщили или не сообщили? А что, если меня действительно по ошибке выпустили, а родители, явившись в милицию, все испортят? Там сразу хватятся: покорнейше вас благодарим за исправленную оплошность… Родного сына по доброте душевной упекли в тюрьму! Вот до чего может довести родительская забота! Ну ладно, родителей я прощу за их необдуманные действия, а остальным я покажу. Мое произведение настолько прекрасное и значительное, что все остальное чепуха по сравнению с ним!

Насвистываю, размахиваю руками и вышагиваю.

Гадость, словно я на сцене! Неприятно, дурацкая артистичность! Особенно после кинокартины бывает: наглазеешься на киношного героя и начинаешь, как он, ходить и выпендриваться. А сам не замечаешь.

Я прошел на веранду, уже своей нормальной походочкой, без кретинства, и стал вылавливать из супа мясо. В дверях щелкнул ключ, и я отпрянул от кастрюльки. Вошла мама: на ней лица не было! Так и есть, меня ищут! Я приготовился выслушивать, а она последовала в свою комнату, держась рукой за голову.

Я за ней:

– А что я сделал… Я ничего не сделал… – Свинство, безусловно, повторять одно и то же всю жизнь.

Она молчала.

– Скверно, что опять у тебя голова болит! – сказал я сочувственно и глупо.

– Удивляюсь и поражаюсь, – сказала она и резко повернулась, – почему она у тебя не болит от звонков…

– Каких звонков?

– Всю ночь звонили!

– Как же мог я их слышать! (Значит, им звонили, сообщили!)