– Сейчас возьмём такси и что-нибудь придумаем.
Таксистов здесь было много. Мы попросили отвезти нас в центр города и доковыляли до ближайшего ресторана. Место было шикарное – в зале полумрак, свечи, нежная музыка из колонок… Мы сели за дальний столик и попросили меню. И пока не принесли еду, не разговаривали – каждый унёсся в свои мысли… А ещё, возможно, мы просто слишком устали, чтобы разговаривать.
Только после того как нам принесли салаты и вино, Максим Петрович нарушил молчание:
– Наташа, я всё забываю вас спросить… Наша Света замуж собирается?
– Что? – я удивилась. – Нет вроде… А почему вы спрашиваете?
– Видел, как она рассматривала неделю назад журнал со свадебными платьями, – кажется, Громов немного смутился. – Подумал, вдруг собирается, сам спросить постеснялся. А то надо было бы нам с вами ей подарок какой-нибудь приготовить.
– И в голову не берите, Максим Петрович, – я хмыкнула. – Света и «замуж» – это, по-моему, вещи несовместимые… Просто ей тогда один хахаль предложение сделал, она мне рассказывала, ну вот Света и задумалась на эту тему. В итоге она ему отказала, но это и понятно, Светочка всё-таки девочка неглупая. Этого парня она не любит, зачем же за него замуж выходить?
Да, слышал бы Максим Петрович её тогдашние умозаключения… Как она смотрелась в зеркало, рассуждала о том, что ей «двадцать четыре года, уже старая», «он красивый и богатый», «может, выйти замуж чисто в качестве эксперимента…» Но в итоге Светочка, слава небесам, решила, что не хочет выходить замуж без любви.
– Наташа, – взгляд Громова был серьёзным, – а вы вообще верите в любовь?
Ого, какую тему он завёл. Но на этот вопрос я нашла ответ ещё в раннем детстве. И он, по-моему, удивил Максима Петровича.
– Я не могу не верить.
Молчание. Я поймала на себе озадаченный взгляд Громова и улыбнулась.
– Я немного не понял…
– Максим Петрович… Я не могу не верить, потому что я видела любовь, я с ней выросла. Мои родители… искренне любили друг друга всю жизнь. Их путь друг к другу был долог и тернист, но в итоге они получили то, чего заслуживали – взаимную нежность, доверие, уважение. Я с рождения, каждый день, видела доказательства того, что любовь есть на свете, – я вздохнула. – Поэтому я не могу в неё не верить.
Некоторое время Громов молчал, задумчиво жуя салат. А я… погрузилась в воспоминания.
Мне семь лет. У мамы проблемы на работе, и она лежит, грустная, на диване в комнате. Папа садится с ней рядом, и молча, очень нежно, гладит её волосы и плечи.
«Лизхен, милая, – он всегда звал маму Лизхен, и в этом было что-то, восхищавшее меня. Это прозвище всегда казалось мне похожим на сахар… – Всё образуется…»
Четыре года спустя. Мама отравилась на корпоративной вечеринке, её тошнило до трёх ночи, а потом всё-таки вырвало. Я помню выражение лица папы, когда он помогал ей придерживать тазик. Ему не было противно, а в глазах было сочувствие…
Мне четырнадцать. Я случайно вошла в комнату и застала родителей за нежным поцелуем. Руки мамы лежали у папы на талии, а он держал её лицо в ладонях… И мне на один краткий миг показалось, что они всего на пару лет старше меня самой…
– Наташа? – голос Громова вторгся в мои воспоминания. Я посмотрела на него, пытаясь вытеснить образы мамы с папой.
– Ваши родители… они живы?
Горько усмехнувшись, я покачала головой.
– Нет, Максим Петрович, – мой голос был хриплым. – Они умерли три года назад. Погибли в автокатастрофе.
Громов отложил вилку и нож и потянулся к моей руке. Его рукопожатие было крепким, но нежным.
– Мне жаль, – тихо сказал он, сочувственно глядя на меня. – Теперь я понимаю, почему вы такая.
– Какая? – спросила я тихо, боясь пошевелиться. Только бы руку не отпустил…
– Спящая красавица, – Громов улыбнулся. – Вы… слишком взрослая для своего возраста. Слишком спокойная… самостоятельная. И очень, очень грустная.
В этот момент моё ледяное сердце обливалось кровавыми слезами. Никто и никогда, кроме Ломова, не говорил со мной с таким сочувствием в голосе. Никто и никогда не гладил так мои пальцы – в этом не было ничего пошлого, просто лёгкие касания. Но через мою руку как будто что-то вливали… что-то очень хорошее, тёплое, любящее. Как будто ты упал, разбил колёнку, и вдруг пришла мама и крепко обняла…
– Я хочу рассказать вам одну историю, чтобы вы понимали… – продолжил Громов, не отпуская моей руки, и я была ему за это очень благодарна. – Чтобы вы понимали, как же вам повезло. Такие родители, как у вас, даны далеко не каждому человеку. Многие дети растут в семье без папы или мамы, или они постоянно друг с другом ссорятся.
-Мои же родители… Они сильно отличались от ваших. Мама была очень хорошей женщиной, но слишком мягкой и доброй. А отец, наоборот, был жестоким человеком. И он держал её в ежовых рукавицах. У мамы не было друзей или подруг, она не работала, всегда сидела дома, потому что отец никуда её не отпускал. Он даже, – Громов вздохнул, – бил её.
– За что? – возмутилась я.
– Из ревности. Мама была очень красивой женщиной, на неё заглядывались. Мы-то с вами прекрасно понимаем, что никто не может быть застрахован от страстных взглядов и приставаний. Вы же не виноваты в том, что на вас обратил внимание Томас Бриар… Но отец этого не понимал. А может, и понимал, просто ему нравилось причинять маме боль. Впервые на моих глазах он ударил её, когда мне было всего семь. Я кинулся на отца, но он отшвырнул меня, и в тот день я поклялся, что когда-нибудь смогу побить его, – на лице у Громова промелькнула горькая усмешка. – Мама записала меня на занятия по восточным единоборствам. Вы всё удивлялись, почему я так легко и быстро отправил в нокаут вашего несостоявшегося насильника… А я просто этим занимаюсь с семи лет, Наташа.
– И вы… – я сглотнула, – вы побили своего отца?
Несколько секунд Громов молчал. Я видела, как он сжал вторую руку – так, что побелели костяшки пальцев.
– Мне было восемнадцать, я учился на первом курсе… Пришёл домой после института, а тут отец орёт на маму. И когда он ударил её, я кинулся на него, всего несколькими ударами я отправил его отдыхать у стеночки… Мы с мамой собрали вещи и ушли из дома. Почти год жили у её брата, а потом он помог нам купить квартиру… Отец пытался вернуть нас поначалу, но после разговора со мной передумал. И ещё через год он умер.