В открытой клетке на койке сидит Санаду и мотает головой:
– Не пойду! – он поправляет распоротую когтями рубашку. – Мне и здесь хорошо!
– Санаду! – рычит длинноволосая рыжая.
– Мар-р-ра! – рычит тварь в клетке и бьётся уродливой клыкастой мордой о прутья решётки. – Убью-ю!
– Лапы коротки, – через плечо глянув на него, фыркает Мара.
Стоит она рисково – всего в полуметре от бессильно царапающих воздух когтей твари.
– Санаду! – снова поворачивается она к нему. – Идём со мной!
– Мне нравится в тюрьме! – уверяет он.
– Ты хоть представляешь, сколько усилий мне пришлось приложить, какие связи задействовать, чтобы узнать, где ты и добраться сюда? Выходи немедленно!
– Спасибо, но нам скоро ужин принесут, я не могу пропустить ужин! – проникновенно заявляет Санаду.
Вот позёр! Но мне нравится, что он даже ради свободы не хочет идти с Марой.
И не нравится, что она здесь.
– Убью-ю! – беснуется запертая тварь.
Мара косится на зверюгу.
А Санаду – он косится на меня. И снова обернувшаяся к нему Мара резко оглядывается.
Её глаза расширяются. Ещё и зубы заостряются. Мара бросается ко мне, на ходу трансформируясь в подобие запертой твари.
Я вижу это словно в замедленной съёмке. И метнувшегося за ней Санаду. Он не сможет её обогнать – разная дистанция, разный старт. Но он прыгает, ухватывает длинные волосы Мары и, упираясь ногами в пол, дёргает её назад и в сторону.
Находящаяся в полупрыжке Мара отлетает с его пути и врезается в клетку с тварью. Тварь уже высвободила лапы и успевает просунуть их сквозь прутья со стороны Мары, ухватывает её за локоть, тянет к себе.
– Санаду! – кричит Мара.
Ровно в тот момент, когда он обнимает меня и прижимает к себе.
Санаду не оглядывается.
– Бежим, – требует он.
– Ты-ы пои-дёш-ш со мноуй? – неловко ворочает языком Антоний.
Вой Мары и твари заглушает ответ Санаду, но я всем телом ощущаю, что он кивает.
Вокруг нас вспыхивают световые линии.
Странно, до этого Антоний обходился без таких штук. Телепортации что-то мешает?
Я чуть отстраняюсь, чтобы оглядеться: в зале всё по-прежнему, Мара отбивается от твари, пытающейся притянуть её к решётке своей клетки.
Санаду оглядывается на них, но тут же сосредотачивается на возникающих в воздухе символах, так похожих на рисунки-записи в тетради Антония, над которыми он корпел во время лекции.
И тут мне становится страшно. Санаду, прижимая меня, пытается отскочить, но Антоний обхватывает нас неожиданно мощными лапами, стискивает между нами Марка Аврелия и удерживает на месте.
Тварь в клетке рычит, а Мара – вернувшая человеческий облик Мара смотрит на нас с Санаду и Антонием в ужасе.
Мир вдруг подёргивается рябью. Нас начинает засасывать вверх, в теле появляется неожиданная лёгкость.
Пронзительный вой взвивает нервы.
Пытаюсь разглядеть в рябящем мареве, что произошло, но вижу лишь бегущую к нам Мару. Бегущую медленно, словно сквозь толщу воды, и брызгающая из её руки кровь растворяется в пространстве.
Жутко, страшно, отчаянно воет тварь за решёткой – и начинает уменьшаться, превращаясь в человека с чёрными волосами. Мир дрожит, черты его лица кажутся нечёткими, но даже так в них видно отчаяние.
Впиваясь в решётку руками, мужчина продолжает выть.
А Мара – Мара пробегает сквозь густеющий воздух и врезается в нас.
Вцепляется в лапу Антония и руку Санаду.
Нас дёргает вверх, но мы не врезаемся в потолок – мы влетаем в раскрывающийся над нами разноцветный туннель. Он уносит нас прочь, цветные пятна, сгустки, сполохи света, тьма, искорки – всё проносится мимо, смазываясь, мерцая. И мы сами смазываемся и размазываемся. Несёмся куда-то бесконечно долго, стремительно и так, что даже мысли застывают на такой чудовищной скорости.
Мы врываемся в золотисто-зелёный свет, и бесконечный полёт останавливается. Теперь кажется, он длился мгновение, а не вечность.
Удар сердца позволяет осознать, что до этого – весь полёт – оно не билось.
Позволяет осознать, что перед глазами всё сильнее мельтешат цветные пятна.
Почувствовать прижимающихся ко мне Санаду и Марка Аврелия, обнимающего меня Антония. И парящую рядом Мару.
А затем мы падаем на что-то ровное и твёрдое. Рядом изумлённо выдыхают. И сердце сжимается от ощущения, что мы не дома. Даже попадание в Эёран не вызывало у меня такого острого чувства, что я нахожусь где-то не там, не на своём месте.
Никогда ещё у меня не было такого острого ощущения, что я не в своём мире.
Глава 38
Хрипло выдыхает над ухом Санаду и порывисто встаёт, заодно поднимая меня. Он вскидывает руку. Перед глазами рябит от цветных вспышек, но сквозь них – сквозь них я вижу деревья со светящимися плодами, какие-то фигуры в ярких накидках.
Моргаю несколько раз, пытаясь избавиться от наваждения, по напряжению Санаду понимая, что ситуация не самая радужная.
Наконец, зрение проясняется. Нас окутывает похожий на мыльный пузырь щит, а вокруг… мы стоим на каменной площади, словно стенами окружённой деревьями с крупными сияющими цветами и фруктами. Некоторые отливают золотом.
На возвышении перед нами мерцает арка из двух переплетённых цветущих деревьев. Под ней – каменная чаша трона. Смутная фигура на нём. Фигуры вокруг.
Несколько мгновений эти фигуры колеблются, будто решая, какую форму принять, а затем с них будто срывают мутный покров, и у меня перехватывает дыхание от красоты этих людей.
Сердце пропускает удар. Я не могу вдохнуть: их лица – само совершенство, фигуры неописуемо изящны, наряды сверкают драгоценностями и искусной отделкой: кружева, вышивки, инкрустации.
– Снова ушастые, – выдавливает Санаду.
Лишь теперь замечаю, что уши существ слегка заострены.
– Добро пожаловать! – раздаётся позади звонкий голосок.
На моём родном языке.
Вздрогнув, мы с Санаду поворачиваемся.
Сначала замечаю сидящую Мару: она зажимает кровоточащую руку. А затем – прекрасного рыжего мальчика с Марком Аврелием на руках.
Глаза у мальчишки чёрные, улыбка шальная. На острых ушках – кисточки. Словно у бельчонка.
Он улыбается ещё шире.
– Мне следовало сразу насторожиться, – тихо произносит Санаду. – Разрушительней рыжих могут быть только рыжие дети. Клео, предвосхищая твой вопрос: это – Антоний.
– Откуда? – выдыхаю я.