Записки гарибальдийца | Лев Мечников | страница 39 | LoveRead.ec

Репертуар Дженнаро главным образом состоит из неаполитанских народных песен; оперные арии поет он с большим разбором, делающим честь его природному вкусу. Он сам много сочинил и импровизировал на своем веку, но все его сочинения не что иное как вариации на давно уже известные мотивы.

По манере пения он отличается от своих собратий, менее знаменитых; она у него более искусственна, порою до натянутости. Когда он поет перед иностранцами, в особенности в трезвом виде, он жеманится, рисуется, фокусничает чересчур, и на публику производит в подобных случаях очень дурное впечатление. Но расшевелившись, подвыпивши, Дженнаро весь отдается впечатлению. Манера его пения, как и вообще неаполитанская манера, несколько напоминает московских цыган, хотя в ней несравненно больше художнического чувства.

Дженнаро нередко представлялся случай попасть на сцену, и это бы очень польстило ему, но лень его всегда возмущалась мыслью о каком-либо определенном занятии, и он ни за что не хотел изменить своей бродяжнической жизни.

Как истый художник, Дженнаро не любит и вблизи никакого кровопролития; вопреки неаполитанским привычкам, он не носит на себе никакого оружия; поэтому в революции он принимал самое мирное, хотя и довольно деятельное участие. Он сочинял патриотические песни и вдохновлял ими толпу, но только когда вблизи не предвиделось никакой драки. Едва бурбонское знамя было снято с башен Sant’Elmo, Дженнаро нарядился в трехцветный жилет и панталоны. Он, как истый неаполитанец, горячо предан Гарибальди, и в минуты отдыха постоянно бормочет себе под нос известный гимн «Si scopron le tombe, si levano i morti»^[184].

Впрочем, гимн этот, всем известный в Италии, для русской публики может быть новостью. Эта итальянская марсельеза, произведение какого-то неведомого маэстро^[185], тотчас же разученное целым народом, и когда Меркаданте^[186] попробовал исправить его в музыкальном отношении, он легко убедился, что невозможно изменить тут ни одной фразы, ни одного звука, ни каданса, чтобы совершенно не испортить целого. Эта оригинальная, смелая, волнующая и вдохновляющая музыка, дни и ночи гремит в целом Неаполе, и никому еще она не приелась, никто еще не привык слушать ее хладнокровно.

Пьемонтизаторы^[187] попробовали было охладить несколько эту горячую приверженность Неаполя к невинному музыкальному произведению, но все попытки их оказались неудовлетворительными. Либорио Романо^[188] попробовал выгнать клин клином и ввести пьемонтскую Gigogina^[189], оригинальную, но несколько пошлую народную польку, переделанную в марш. Неаполитанцы, привыкшие в театрах в каждом антракте слышать любимый гимн, охотно прослушали джигонью в первый раз, вслед за гимном Гарибальди; но, когда в следующем антракте вздумали было вовсе заменить этот гимн новой полькой, случилась чуть не революция. Испуганный полицейский комиссар выбежал на сцену и не придумал ничего лучшего, как объявить публике, что гимна повторять нельзя, так как он не назначен на афишке.

– Да ведь и вы там не назначены, – заметили ему из ложи, где сидело несколько гарибальдийцев, и, сконфуженный, сопровождаемый торжественными свистками, блюститель порядка удалился молча. Тогда публика бросилась в оркестр, затолкала испуганных музыкантов и, отобрав их инструменты, принялась сама исполнять народный гимн, нельзя, впрочем, сказать чтобы с полной гармонией и совершенством.

Привязанность Дженнаро ко благу отечества, хотя не чуждая аффектации и желания выказываться, – чувство искреннее и бескорыстное. В самом деле, положение его стало значительно хуже вследствие случившегося переворота. Богатые аристократические семейства, протежировавшие ему, уехали, наплыв иностранцев стал несравненно меньше против прежнего, и доходы бедного Дженнаро уменьшились. Но соловей Санта-Лучии не унывает, и поднося с любезной улыбкой какой-нибудь фее браслет или брошку, купленную на последний дукат, он с прежней веселостью улыбается, счастливый ее многозначительным взглядом и удаляется радостно напевая:

Al Garibaldi si deve l’onore —

Е sempre stato il vincitore^[190].

Да простят мне читатели множество куплетов и двустиший… Говорить о Неаполе без стихов и песен трудно.