Парижские мальчики в сталинской Москве - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Беляков cтр.№ 38

Советское государство запрещало аборты, открывало ясли и детские сады, но условий для многодетности всё равно не было. Крестьяне, бежавшие от коллективизации в города, ютились в коммуналках и общежитиях. Их соседями были небогатые интеллигенты и многократно уплотненные “бывшие”, “лишенцы” (до Конституции 1936 года лишенные избирательного права). Своя комната – это еще счастье, но ведь часто был только свой угол, кровать молодой пары, отгороженная от соседей только ширмой. Каждый шорох слышен, или, как в описанном Ильфом и Петровым общежитии студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца, слышен каждый поцелуй.

В ноябре 1941-го, во время эвакуации из Москвы, Мур познакомится с известным переводчиком Владимиром Державиным, “веселым и остроумным человеком”. Но Мур пожалеет его, ведь Державин “сглупил: обременен семьей в 4 человека: жена и 3-ое детей. Вот такие штуки всё портят, всю жизнь”.³⁷³³⁷⁴ Себе Мур портить жизнь не хотел. Беременные женщины казались Муру безобразными, а роды, пеленки и перспектива воспитывать “случайного” ребенка – ужасной “волынкой”. Поэтому хорошо бы найти надежные контрацептивы: “Можно тогда дать эти средства своей любимой и предаться с ней всем утехам любви, свободно и полноценно; можно учиться любви в полной безопасности”.³⁷⁵ Только вот любимой у Мура по-прежнему не было. Изо дня в день он описывает свое любовное томление.

Представления о любви Мур черпал из литературы, от нелюбимого им “устаревшего” Бальзака до Луи Арагона. Последний был тогда современнейшим и как раз любимым. Отсюда, очевидно, особенность эротического вкуса Мура: девушкам он предпочитает женщин. О девушках, Иэте и Мирэль, он отзывается сдержанно. А вот о замужней болгарке, с которой он некоторое время обедал за одним столом, Мур пишет гораздо смелее. Одно ее присутствие действует на него как вино или коньяк.

Откроем одну из самых любимых книг Мура – “Богатые кварталы” Луи Арагона. Ее Мур перечитывал, называл “великолепной” и ставил выше романов Андре Жида и повестей Александра Грина, которые тоже любил.

Тереза учит Армана любви в небольшом городке на юге Франции. Брат Армана Эдмон встречается в Париже с госпожой Берделе, которая сама платит за комнату, где они уединяются. Перебравшийся в Париж юный Арман вступает в связь с посудомойкой тридцати лет, “рослой здоровою брюнеткой”. Каждый раз – женщина старше и опытнее мужчины. Красивая дама, которая не только научит искусству любви, но и, при необходимости, возьмет мальчика под опеку, заплатит за него в ресторане и сама снимет комнату для свиданий. Мур мечтает именно о такой любовнице: “Для посвящения мне нужна женщина от 25 до 35 лет, которая уже знает любовь. Дальше – другое дело, но для посвящения, плевать на неопытных девочек. <…> Мне нужна здоровая сладострастная женщина”.³⁷⁷

Спустя три года, уже в Ташкенте, Мур всё так же будет искать не девушку, а именно “красивую чувственную женщину”, “удобную любовницу” лет тридцати: “…женщина-любовница с материнскими инстинктами. Самое лучшее! Это мне нужно”.³⁷⁸

Летом 1940-го Георгий Эфрон был человеком без паспорта, почти как Михаил Самуэлевич Паниковский. Ильф и Петров лишили своего героя паспорта, создавая образ бездомного бродяги, мелкого уголовника и вечного неудачника, место которому только на обочине советского общества. Но если бы Паниковский был реальным лицом, его рождение зафиксировали бы в метрической книге. У Георгия даже такой записи не было – Марина Ивановна и не подумала о такой “мелочи”, как метрика. Большую часть жизни Георгий Сергеевич прожил без документов. Без документов он учился во французской школе. Без документов приехал в Советский Союз. Цветаева получила советский паспорт в августе 1939-го, туда был вписан и Георгий. Но своих документов, кроме справок о поступлении в школу и о переводах из седьмого класса в восьмой, Мур не имел до мая 1941-го.

Удивительно, но даже без паспорта Георгия записали в библиотеку иностранной литературы, где он стал прилежным читателем. Кроме того, к услугам Мура была библиотека Северцовых – Габричевских. Наконец, друзья Цветаевой – Тарасенков, Вильмонт – давали ему книги. В читальном зале он прочел “Орлеанскую девственницу” Вольтера, где нашел “много симпатичных, игривых и пикантных мест”. Взял на абонемент “Исповедь сына века” Альфреда де Мюссе. Читал, разумеется, на французском. Предпочитал всё же современную французскую литературу. В короткий срок он прочитал “Базельские колокола” Луи Арагона, “Сентиментальную Францию” Жана Ипполита Жироду, “Ход жизни” Эжена Даби, “Ужасных детей” Жана Кокто. Английских и американских авторов – Оскара Уайльда, Ричарда Олдингтона, Джона Стейнбека, Уильяма Фолкнера, Роберта Льюиса Стивенсона, Генри Филдинга – Мур читал во французских, реже – в русских переводах. Русских, от Достоевского до Грина, разумеется, в оригинале. Фолкнер ему не понравился. Андре Моруа и Оскар Уайльд показались скучными, как и роман Бальзака “Кузен Понс”. Над этой книгой, впрочем, заснула и Цветаева.

Марина Ивановна предупредила Мура: не читать Марселя Пруста, – после чего он тут же собрался взять в библиотеке книги этого писателя. ^[45] Но летом 1940-го в его записях Пруст больше не упоминается. Очевидно, книги были на руках у других читателей, а сидеть над бесконечным “À la recherche du temps perdu” (“В поисках утраченного времени”) в читальном зале все-таки очень тягостно. “В библиотеке нельзя достать хороших книг – они все нарасхват, и нужно «заказывать» известных авторов. А в читальном зале гораздо больше книг, и все можно читать, и нет никаких «заказов»” – рассказывал Мур.

Он читал быстро и много. На роман тратил дня два или три, потом брал с книжной полки новый. Еще в мае прочел “Братьев Карамазовых”: “Местами очень увлекательная и интересная книга. <…> Есть отдельные персонажи абсолютно живые и правдивые”. Но в общем книга показалась ему “туманной” из-за “примеси религии”³⁷⁹³⁸⁰. Очень скоро он поймет и оценит Достоевского. В декабре прочтет “Бесов”, а в августе 1941-го, в самые страшные дни, накануне гибели Марины Ивановны, он откроет “гениальную книгу Достоевского «Преступление и наказание»”³⁸¹.

С тех пор Достоевский будет для него первым, главным русским писателем, как, впрочем, и Чехов. До августа 1941-го Чехов был для Мура выше Достоевского: “Чехов – мой любимый писатель. Я считаю его выше и Толстого, и Достоевского. Даже в его смешных вещах – какая глубина и правда, и как всё это сильнее самых обличительных трактатов и статей”.³⁸² Любовь к Чехову, остроумному, блистательному, ироничному мизантропу, для Мура естественна и органична. Лаконизм Чехова, отточенность стиля, трезвая оценка человеческой природы, отсутствие сентиментальности – всё это близко Муру. При такой любви к Достоевскому и Чехову примечательно полное отсутствие интереса ко Льву Толстому. Даже книги Алексея Толстого упоминаются в дневнике Мура чаще. Он не мог не читать Льва Николаевича – но ни об одном его произведении не отозвался. Имя автора “Войны и мира” если и называется, то мельком.