Парижские мальчики в сталинской Москве - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Беляков cтр.№ 134

К сожалению, мы очень мало знаем об этой поздней дружбе Мура с Ириной и Алексеем. Ни дневников, ни писем не осталось от этого периода его жизни. Но вот интересное свидетельство. Софья Львова писала Анастасии Цветаевой, что Мур перед уходом на фронт “заходил к Мите [Сеземану. – С.Б.] прощаться и подарил ему фотографию свою”.¹²⁰⁴ Но Митя, как мы знаем, еще сидел в лагере. Значит, Мур заходил к Алексею. Ирина и Алеша были среди тех московских знакомых Мура, кто последними видел его живым.

Выбор профессии как будто был предопределен и происхождением Мура, и окружавшей его литературной средой. Еще зимой-весной 1940-го ему нравились атмосфера писательского Дома творчества, разговоры о литературе с Ермиловым и Зелинским. В 1940-м он еще выбирал между живописью и литературой. Через год уже и выбора такого не было: в марте 1941-го Мур писал Але, что “окончательно охладел к призванию художника”¹²⁰⁵. Зато превратился в знатока Маяковского и Багрицкого, занялся историей литературы и поэтикой, всерьез собирался стать литературным критиком. А позже склонялся к литературоведению, причем в большей степени французскому.

Эдуард Бабаев, который был приятелем Мура в Ташкенте, упоминает его статью о современной французской поэзии. По словам Бабаева, эту статью прочитал и высоко оценил Алексей Толстой. Писатель даже пообещал Муру напечатать эту статью в “Новом мире”.¹²⁰⁶ Однако статья не только не была напечатана, но, по-видимому, и не сохранилась.

Еще в ташкентском поезде в ноябре 1941-го Мур задумал составить антологию французской поэзии: стихи Готье, Бодлера, Верлена, Малларме, Валери, де Мюссе. Эта антология или утеряна, или, вероятнее всего, осталась только в замыслах. Зато в 1942-м Мур составил рукописный сборник под названием “Diverses Quintessences de l’esprit moderne (XIX-e – XX-e siècles): anthologie de citations. Asie Soviètique, 1942, Tachkent”¹²⁰⁷ (“Различные квинтэссенции современного духа (XIX–XX веков): антология цитат. Советская Азия, 1942, Ташкент”).

Получилась антология цитат не только поэтических и не только французских. Это небольшая рукопись в 61 страницу, причем открывает ее цитата из книги Анри де Монтерлана “У фонтанов желания”. Далее идут цитаты из Поля Верлена, Эрнеста Хемингуэя, Шарля Бодлера, Андре Жида, Стефана Малларме, Олдоса Хаксли, Поля Валери, Анри Бергсона, Ипполита Тэна, Луи-Фердинанда Селина, Ивана Тургенева, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой, Николая Гумилева. Французы цитируются на французском, русские на русском, Хемингуэй и Хаксли – в русских переводах.

Любовь к литературе, прежде всего родной, французской, соединялась у Мура и с интересом к политической жизни: “На материале некоторых современных произведений можно проследить тот путь, который привел к поражению Франции; современная французская литература – золотая (здесь и далее выделено Муром. – С.Б.) жила для исследователя литературного и исследования общественно-политического. И я твердо намерен взять монополию на этот Клондайк. Это – моя область”¹²⁰⁸, – писал он сестре 15 апреля 1943 года. А в мае 1943-го он поставит перед собой цель: написать историю современной французской литературы от Первой мировой войны до начала Второй мировой: “Этот путь – культурный, литературоведческий, писательский, переводческий – мой единственный путь. Всё остальное – не по мне”.¹²⁰⁹

Кроме того, Мур писал стихи и прозу. У него была толстая записная книжка под названием “Проба пера: сборник стихов и прозы”, также сохранившаяся в архиве. Увы, поэтический гений Цветаевой не коснулся Мура. Если, скажем, Лев Гумилев оставил бы науку и занялся поэзией, он не смог бы, конечно, превзойти Николая Степановича и Анну Андреевну. Но были у него все-таки и удачные, талантливые стихи. О Георгии Эфроне и такого сказать нельзя.

Какаду не голубь, он не воркует, а довольно громко и противно кричит. Какаду – не пестрый, красочный, а белоснежный попугай с белым, желтым, розовым или черным хохолком. А Париж – многоцветный, никак не белокаменный. Сочетание “во вдохновеннейшем” даже вслух прочитать трудно.

Мур пытается обыгрывать поэтические штампы, причем штампы самые низкопробные, но игры не получается.

Есть у Мура и любовная лирика. В общем, довольно обычная для молодых людей его возраста, вполне заурядная:

Даже удивительно, что умный, начитанный, ироничный Мур писал стихи, не только откровенно слабые (поэтический талант и начитанность, интеллект прямо не связаны), но очень наивные. Впрочем, сам Мур называл свои опыты всего лишь “пробами пера”, не думая об их публикации. Его проза гораздо лучше и умнее. Когда только открылся доступ к архиву Георгия Эфрона, Мария Белкина прочитала и оценила его литературные опыты. Оценила невысоко: “Всё это слабые, подражательные вещи. Не повесть и не рассказ, а только наброски, какие-то неумелые записи с чужого голоса. В письмах своих Мур куда более интересен и самобытен. А тут он пытается писать о том, чего он не знает, о чем прочел у французов, да и по языку это скорее похоже на переводы с французского”.¹²¹³ Возможно, “Записки сумасшедшего”, “Из записок парижанина”, “В полдень”, “Однажды осенью” Мур и в самом деле сочинял на французском, мысленно переводя затем на русский. Но Белкина слишком строга к Муру. Все-таки автору этих текстов всего семнадцать – восемнадцать лет, для прозаика возраст юниорский. К тому же мальчик пишет как раз о том, что знает великолепно: о Париже 1937–1939 годов, о золотом времени, когда Мур был действительно счастлив.

У Георгия был замысел написать историю своей семьи, Эфронов и Цветаевых. Он даже начал собирать материал к этой книге. Если б суждено ему было дожить хотя бы до шестидесятых-семидесятых, он мог бы без купюр напечатать свою книгу на Западе. Там она стала бы бестселлером. В восьмидесятые годы он издал бы ее в Советском Союзе. Тиражи в сотни тысяч экземпляров были бы ему обеспечены.

Впрочем, Георгий Эфрон был достаточно умен и скромен, чтобы критически относиться к своему сочинительству. Хорошо бы стать писателем, но до этого еще очень далеко: “Прочь глупые мечты, порождающие ипохондриков и неудачников. Нужно уметь СОРАЗМЕРЯТЬ. Конечно, нужно знать и реальные возможности, не преувеличивать и не преуменьшать их. Надо жить опять-таки «по лестнице» – ведь сразу площадки 8-го этажа не достигнешь. <…> Я, например, хочу быть, скажем, знаменитым писателем”.¹²¹⁴ Когда же он подал заявление в Литературный институт и приложил к нему несколько своих прозаических опытов, то сопроводил их такой характеристикой: “Прежде всего я скорее переводчик, чем прозаик. Писать прозу для меня не так внутренне обязательно, как переводить”.¹²¹⁵ До того времени, когда издание “Истории современной французской литературы” (еще не написанной, а только задуманной) или биография Цветаевой и Эфронов принесут деньги, еще дожить надо. Путь в гуманитарную науку долог. А работа переводчика позволяла прилично жить. Мур это знал и сделал свой выбор: “…вероятно, моей основной профессией будет профессия переводчика. Я это дело люблю и уважаю, оно меня будет кормить”¹²¹⁶, – писал он Але. Параллельно Мур собирался “писать свое”. Но чем было бы это “свое”? Стал бы Мур настоящим прозаиком или всё же филологом? А может быть, преуспел бы в жанре художественного исследования, соединив науку с литературой? Знания Мура уже были фундаментальными. Способности, пожалуй, только начинали раскрываться. Зачем же ему понадобился Литинститут?