— Если это действительно был газ, — сказал Копперфильд, — то он уже давным-давно рассеялся, но следы его должны были остаться буквально на всем в виде мельчайших капелек конденсата. Это мы выясним очень быстро.
Они прижались к стене, чтобы пропустить Найвена с его фотоаппаратом.
— Доктор Хоук, — спросила Дженни, — вы сказали, что первая стадия поражения газом Т-139 продолжается от четырех до шести часов. А что потом?
— Ну, — ответил Хоук, — вторая стадия летальна. Она длится от шести до двенадцати часов. Она начинается с распада эфферентных нервов и заканчивается параличом двигательных и дыхательных центров мозга.
— О Господи! — проговорила Дженни.
— И что все это значит в переводе на обычный язык? — спросил Фрэнк.
— Это значит, — ответила Дженни, — что на второй стадии поражения, где-то в течение шести — двенадцати часов, Т-139 постепенно уменьшает регулятивные способности мозга: те, которые управляют телом, устанавливают частоту дыхания, биения сердца, наполнение кровеносных сосудов, определяют работу различных органов... У пострадавшего начинает неровно биться сердце, ему становится очень трудно дышать, и постепенно у него перестают работать все железы и органы. Может быть, сейчас вам кажется, что двенадцать часов — это не так уж и долго, но, уверяю вас, пострадавшему они покажутся целой вечностью. Начнутся рвота, понос, недержание, всякие прочие выделения, сильные и почти непрерывные судороги... И если при этом будут поражены только эфферентные нервы, а остальная часть нервной системы останется незатронутой, то все это будет сопровождаться невыносимыми, ни на минуту не прекращающимися болями.
— То есть от шести до двенадцати часов сплошного ада, — подтвердил Копперфильд.
— Пока не остановится сердце, — сказал Хоук, — или же пока не перестанут работать легкие и человек просто не задохнется.
Некоторое время все молчали, только Найвен продолжал щелкать фотоаппаратом.
— Но все-таки мне кажется, в том, что здесь произошло, нервно-паралитический газ не виновен, — сказала наконец Дженни. — И даже такой, как Т-139: все это никак не объясняет ситуацию с отрезанными головами. Прежде всего, ни у одной из обнаруженных нами жертв не было никаких признаков рвоты или недержания.
— Ну, — возразил Копперфильд, — возможно, мы имеем дело с каким-нибудь производным от Т-139, которое не вызывает таких симптомов. Или с каким-то иным газом.
— Никакой газ не объясняет мотылька, — заметил Тал Уитмен.
— А также и того, что произошло со Стю Уорглом, — добавил Фрэнк.
— Мотылька? — переспросил Копперфильд.
— Вы не хотели слушать об этом прежде, чем увидите все собственными глазами, — напомнил генералу Брайс. — Но сейчас, мне кажется, настало время...
— Я закончил, — произнес Найвен.
— Отлично, — сказал Копперфильд. — Шериф, доктор Пэйдж и все остальные, пожалуйста. Мы будем очень признательны, если теперь вы все помолчите до тех пор, пока мы не закончим здесь всю работу.
Члены бригады генерала немедленно принялись за дело. Ямагути и Беттенби перенесли отрезанные головы в специальные контейнеры для проб, облицованные изнутри фарфором и снабженные герметически закрывающимися крышками. Вальдез осторожно высвободил скалку из державших ее рук, а сами руки положил в третий такой же контейнер. Хоук наскреб в небольшой пластиковый сосуд немного муки с рабочего стола: сухая мука должна была впитать в себя и сохранить вплоть до настоящего времени какое-то количество нервно-паралитического газа — если, конечно, его применение и вправду имело здесь место. Хоук взял также пробу теста, заготовленного на утро и лежавшего сейчас под скалкой. Голдстейн и Робертс внимательно осмотрели печи, в которых лежали раньше головы, а потом Голдстейн при помощи маленького, работающего на батарейках пылесоса взял пробу пыли и золы из первой печи. Когда эта операция была завершена, Робертс снял с пылесоса мешочек со всем, что в него попало, тщательно заклеил и надписал его, а Голдстейн тем временем проделал то же самое на второй печи.
Все специалисты из команды генерала были чем-то заняты, за исключением только тех двоих, на шлемах которых не были обозначены их имена. Эти двое просто стояли в стороне и наблюдали.
Брайс, в свою очередь, наблюдал за ними, гадая, кто это может быть и какие задачи они тут выполняют.
Все, кто был занят каким-нибудь делом, говорили вслух о том, что они делают и что при этом им удалось увидеть или установить, но они пользовались каким-то специальным жаргоном, которого Брайс не понимал. Говорили они, однако, строго поочередно, ни разу не получилось так, чтобы два человека заговорили вдруг одновременно. Это обстоятельство, а также тот факт, что Копперфильд попросил всех остальных помолчать, наводили на мысль, что все их разговоры записываются.
Среди различных приборов и приспособлений, закрепленных на поясе Копперфильда, оказался и магнитофон, соединенный проводом с вмонтированной в костюм системой связи. Брайс разглядел, что катушки магнитофона крутятся.
Когда эксперты закончили все свои дела на кухне булочной, Копперфильд проговорил:
— Здесь все, шериф. Куда теперь?
— А это вы выключать не будете, пока мы туда не доберемся? — спросил Брайс, кивком головы показывая на магнитофон.
— Нет. Мы начали вести запись с того момента, как проехали шлагбаум, и будем вести ее непрерывно до тех пор, пока не установим точно, что же произошло в этом городке. Так что если что-то случится, если все мы погибнем прежде, чем успеем отыскать объяснение, то следующая бригада будет знать каждый наш шаг. Им не придется начинать все снова на пустом месте, и, может быть, в их распоряжении окажется даже подробнейшая запись той фатальной ошибки, которую мы совершим и которая приведет к пашей гибели.
* * *
Следующей их остановкой был магазин, торгующий произведениями прикладного искусства, с примыкающей к нему небольшой выставочной галереей — тот самый, куда накануне вечером заходил Фрэнк Отри с тремя полицейскими. Теперь он снова провел всю группу по выставочному залу, через небольшое конторское помещение в задней части магазина и вверх по лестнице, в квартиру на втором этаже.
Фрэнку казалось, что во всей этой сцене было нечто комическое: по узенькой лестнице неуклюже карабкаются вверх космонавты, лица их, скрытые за плексигласовыми щитками шлемов, по-театральному озабочены, шум тяжелого дыхания, усиленный замкнутым внутренним пространством скафандров, а потом еще и системой связи, воспроизводится укрепленными снаружи динамиками, рождая какие-то неестественно громкие и зловещие звуки. Все это было похоже на кадры из научно-фантастических фильмов, какие снимали в пятидесятые годы — «Нападение инопланетян» или что-нибудь в таком роде, — и Фрэнк не мог сдержать улыбку.
Но легкая его улыбка сразу исчезла, едва только он вошел на кухню и снова увидел труп погибшего мужчины. Тело лежало там же, где они обнаружили его накануне, у самого холодильника, одетое только в голубые брюки от пижамы. Оно было все так же покрыто синяками и кровоподтеками, и по-прежнему смотрели куда-то вверх широко раскрытые, застывшие от ужаса и ничего уже не видящие глаза.