— Но знать-то она не могла. Никак, — возразил Фрэнк. — Понимаете, что я хочу сказать?
— Да.
— Когда подростки выдумывают всякие истории, — продолжал Фрэнк, — они обычно не стараются приукрашивать эти истории разными подробностями. Они могут сказать, что за ними гнался мертвец, но не станут расписывать, как этот мертвец приставал к ним.
— Да, на это у них ума не хватает, — согласился с подчиненным Брайс. — Они, как правило, врут попроще, без сложностей.
— Совершенно верно, — продолжал Фрэнк. — И поэтому, когда она говорит, что Уоргл был совсем голый и что он приставал к ней... н-ну... я как-то больше верю, что она говорит правду. Конечно, всем нам хотелось бы думать, что кто-то пробрался в кладовку и выкрал тело Уоргла. И всем нам хотелось бы думать, что этот кто-то подложил труп в женский туалет. Лиза его там увидела, впала в истерику, а все остальное просто напридумывала. И всем нам хотелось бы думать, что потом, когда она свалилась в обморок, этот кто-то пока еще непонятным нам образом вытащил труп из туалета и где-то его припрятал. Но в таком объяснении масса слабых мест. На самом же деле произошло что-то гораздо более странное и необычное.
Брайс бросил карандаш и откинулся в кресле.
— Черт возьми, Фрэнк, ты что, веришь в привидения? Или в воскрешение мертвых?
— Нет. У всего этого есть какое-то реалистическое объяснение, — ответил Фрэнк. — Не набор суеверий, а настоящее, реалистическое объяснение.
— Согласен, — сказал Брайс. — Но ведь лицо Уоргла...
— Знаю. Я видел.
— Каким образом оно могло восстановиться?!
— Не знаю.
— И Лиза говорит, что его глаза...
— Да. Я слышал, что она говорила.
Брайс тяжело вздохнул.
— Ты когда-нибудь пытался сложить кубик Рубика?
— Нет, а что? — удивленно замигал Фрэнк.
— Я пробовал, — сказал шериф. — Эта чертова штуковина чуть не свела меня с ума, но в конечном счете я с ней все-таки справился. Всем она кажется очень трудной головоломкой. Но по сравнению с тем, чем мы тут занимаемся, кубик Рубика — это задачка для детского сада.
— Есть еще одно отличие, — добавил Фрэнк.
— Какое?
— Если не справишься с кубиком Рубика, никто тебя не убьет.
* * *
Флетчер Кейл, убийца жены и сына, проснулся в камере окружной тюрьмы в Санта-Мире незадолго до рассвета. Он лежал не шевелясь на тонком поролоновом матрасе и смотрел в окно, где взору его представал небольшой прямоугольный кусок серого предрассветного неба.
Нет, он не намерен заканчивать свою жизнь в тюрьме. Не намерен.
Ему уготована исключительная, великолепная судьба. Вот чего никто не может понять. Все они видят перед собой только того Флетчера Кейла, который есть сейчас, и не способны разглядеть того, кем он станет. У него будет все: бессчетное количество денег, невообразимая власть, слава, почет и уважение. Так предначертано свыше.
Кейл знал, что отличается от толпы, этого огромного человеческого стада; и это знание давало ему силы выдерживать любые удары и повороты судьбы. Посеянные в его душе семена великого предназначения уже прорастали. Со временем он им всем докажет, как они в нем ошибались.
«Проницательность, — думал он, глядя в зарешеченное окно, — проницательность — вот мой величайший дар. Моя проницательность, способность постижения не знают себе равных».
Насколько он мог судить по собственным наблюдениям, каждым человеком, без единого исключения, движет в жизни его личный интерес. В этом в общем-то нет ничего плохого. Такова уж природа человеческая. Такими люди созданы. Но большинство из них не способно посмотреть в лицо этой истине, признать и принять ее. Люди наизобретали всяческие так называемые вдохновляющие теории — всю эту любовь, дружбу, честь, честность, веру, доверие, всякое там личное достоинство. Они утверждают, что якобы верят во все это и многое другое, подобное, но в глубине-то души они знают, что это — муть, чушь. Они просто не способны признать такое открыто. И потому сами, как дураки, морочат себе головы этими елейными правилами поведения, этими чувствами, внешне красивыми и благородными, но лишенными всякого реального смысла, заглушая тем самым свои подлинные чувства и желания, обрекая самих себя на несчастья и неудачи.
Идиоты. Господи, как же он их всех презирает!
Со своей, особой точки зрения Кейл видел и понимал, что на самом-то деле род людской — самый безжалостный, опасный и хищный из всех живущих на Земле. Он упивался сознанием этого, наслаждался им. Его распирало от гордости при одной мысли о собственной принадлежности к столь выдающемуся роду.
«Я опередил свое время, — подумал Кейл, садясь на край койки и опуская голые ноги на холодный пол камеры. — Я — это следующий этап эволюции. Я поднялся в своем развитии настолько, что мне уже нет необходимости задумываться о морали. Вот почему все смотрят на меня с такой ненавистью. Не потому, что я убил Джоанну и Денни. Меня ненавидят за то, что я лучше их всех, за то, что я гораздо полнее, чем они, олицетворяю собой истинную природу человека».
Ему пришлось убить Джоанну, у него просто не было иного выхода. Ведь в конце концов она отказалась дать ему денег. Готова была унизить его в профессиональном отношении, разорить в финансовом, разрушить все его будущее.
Ему пришлось ее убить. Она стояла у него поперек дороги.
Плохо, что с Денни так получилось. Об этом Кейл даже вроде бы и сожалел. Не всегда. Время от времени. Плохо. Пришлось это сделать, он в общем-то не хотел, но все равно плохо.
Правда, Денни всегда был обычным маменькиным сынком. А от отца был всегда далек, не испытывал к нему никакой привязанности. Это все работа Джоанны. Это она ему полоскала мозги, настраивала ребенка против отца. Вот и получилось, что в конечном итоге Денни оказался Кейлу вовсе не сыном. Стал ему чужим.
Кейл лег на пол камеры и начал отжиматься.
Раз-два, раз-два, раз-два.
Он должен держать себя в форме, быть постоянно готовым к тому моменту, когда представится возможность бежать. Он знал совершенно точно, куда он направятся, когда сбежит отсюда. Не на запад, не подальше от своего округа, не в сторону Сакраменто. Это они его станут там искать.
Раз-два, раз-два.
Он знал, где сможет спрятаться. Отличное место. Прямо здесь, неподалеку. Прямо у них под носом, и никто не станет его там искать. Когда за первые день-другой после побега его не обнаружат, то решат, что отсюда он ускользнул, и перестанут искать в своем округе. Потом пройдет еще несколько недель, и о нем позабудут. Вот тогда-то он и выйдет из своего укрытия, проберется через город и отправится на запад.
Раз-два.
Но на запад — это после. Первым делом он направится в горы. Там-то и находится его укрытие. Когда он убежит, то лучшее место, чтобы скрыться от копов, — это горы. Так подсказывает ему внутреннее чутье. Горы. Точно. Он чувствовал, что его тянет туда, словно магнитом.