– А что… – дёрнулся было Аристов, однако и Чернявин, и Яковлев разом на него зашикали. Спора не случилось, депутация «Треугольника» благополучно вернулась к себе.
– Фёдор, – Две Мишени поднялся, поправил ремни, – поешь со своей командой и будьте готовы, до утра ждать нельзя. Бардак этот должен кончиться, сюда рано или поздно наведаются уже не рабочие дружины, а боевые полки. Пора действовать.
– Завтра с утра тут уже будут германские части, господа, – вполголоса сказал Яковлев. – Вы правы, Константин Сергеевич, это уже не наши питерские рабочие, с которыми вполне договориться можно.
– Мы их опередили, но ненамного. Переночуют, с рассветом двинутся, – согласился Чернявин. – Царскосельскую ветку никто не обороняет, приедут, как на параде…
– Значит, действовать надо сейчас. Семён Ильич, ваша третья рота самая старшая. Она и пойдёт.
– А где наши первая и вторая, так никто и не знает, – вздохнул Чернявин.
– Надеюсь, что в центре, – отрывисто сказал Две Мишени. – Но туда, господа, нам с вами соваться нет никакого смысла. Оборона есть смерть вооружённого восстания, как говорится.
– Это кто сказал? – заинтересовался Яковлев. – Никогда не слыхал подобной фразы!
– Да был тут один такой… – неопределённо ответил Аристов. – Солонов! Готовь своих молодцов.
– Константин Сергеевич, да что вы задумали?!
– Центр города блокирован. Если сейчас и не полностью, то завтра его запечатают. И добьют. Гвардия застряла в Стрельне, и я уверен, что их туда просто выманили. Германцы высадили десант – «десант свободы» – заставили развернуться все верные государю части, а сами спокойно зайдут в город с юга. Не важно, по Николаевской дороге или по Царскосельской, или по обеим вместе. Временное собрание – в Таврическом дворце. Значит…
– Значит, туда и надо бить, – заключил Яковлев. – Вот только когда они туда соберутся…
– Они и сейчас почти все там. Заседают, а вокруг счастливо манифестирует освобождённый народ.
– И мятежные полки…
– И мятежные полки. Но они нас не ждут, к тому же, господа, пришла пора снова вспомнить специальный автомоторный отряд «Заря свободы». У нас, помнится, и лозунги соответствующие имелись…
Торопливо очищены консервные банки – «Щи съ мясомъ и кашею, порцiя на обѣдъ. Вѣсъ 1 фунтъ 70 золотниковъ»
[17], – стрелки-отличники кое-как, наспех, пришили к папахам красные ленты наискось. Над грузовиками подняты кумачовые транспаранты. Заурчали моторы, вспыхнули фары; третья рота плотно, локоть к локтю, набилась в кузова, облепила подножки. Почти сотня штыков, три пулемёта, гранаты и даже миномёт – всё тот же «ланц» с дальностью в двести саженей. Четвёртая рота ведет разведку, вместе с пятой охраняют вокзал и бронепоезд. Запасов хватит, натащили из Измайловских магазинов, окна заложены, подходы пристреляны, в бойницах пулемёты; с налёту не возьмёшь.
Конечно, в грузовиках ехали сейчас и многие офицеры корпуса: казак-подъесаул Евграф Силантьев, начальники отделений третьей роты капитаны Бужинский и фон Кнорринг, преподаватель тактики подполковник Чеботкевич и ещё с полдюжины. И конечно же полковники Яковлев с Аристовым.
По вымершим питерским улицам ехали быстро. Не мудрствуя лукаво прямо по набережной Обводного канала до пересечения с Лиговской.
Здесь их встретила первая застава.
Фёдор невольно вспомнил рабочих-дружинников – не отличаясь выправкой, они тем не менее выглядели куда лучше тех, кто грелся сейчас у костров или слонялся туда-сюда, спрятав ладони в рукавах шинелей.
Напоминали они не солдат, а каких-то наполеоновских гренадер, возвращающихся с добычей из разграбленной Москвы. На перекрёсток натащили всяческой мебели (явно из разорённых квартир и ближайших магазинов), у иных поверх шинелей накинуты шубы, у пары прямо на шее висят связанные шнурками новенькие ботинки.
Но мародеры или нет, а баррикады они возвели серьёзные. Не проедешь, бампером не оттолкнёшь…
Приближающиеся грузовики заметили. Правда, как и в той деревеньке, особой тревоги не выказали – потому что Две Мишени, сидевший за рулём головной машины, дисциплинированно остановился, высунулся из кабины:
– Эгей! Отворяй ворота, пехота! Автомоторный отряд «Заря свободы»!
– Куда следуешь? – спросил какой-то усач, как раз с шубой на плечах. Встать по уставу перед офицером он и не подумал.
– К Таврическому дворцу, – без малейшей запинки ответил Две Мишени. – Приказ явиться срочно!
– Нету больше приказов, – захохотал усач. – Свобода у нас теперь!
– Да здравствует свобода! – немедля подхватил полковник. – Но ты нас таки пропусти. А то вдруг в Таврическом решат, что мы того, гидра контрреволюции, и в расход пустят!..
– Уа-ха-ха! Гидра! Славно сказано! – загоготали охранявшие перекрёсток. На иных Фёдор, при свете костров и фар, смог рассмотреть погоны Литовского полка, на иных – 1-го Пулемётного, но хватало там и личностей, явно к армии не принадлежавших.
– Проезжай, – отсмеявшись, махнул усач. – А то, может, задержишься? Городового мои недавно спымали, вешать сейчас будем врага трудового народа!
Фёдор ощутил, как пальцы сами собой сжимаются на цевье.
– А зачем его вешать? – равнодушно осведомился меж тем полковник. – Охота тебе, воин свободы, руки марать? Понимаю, был бы толстосум какой, буржуй, что не хочет с простым людом делиться; а тут какой-то околоточный! Сам посуди, что с него за прибыток?
– А ты, полковник, хорошо рассуждаешь! – опять загоготал усач. – Ей-богу, позвал бы в наш отряд, нам лихой народ в надобности! Это ж не просто фараон какой, у меня с ним личные счёты! Не чаял свидеться, ан вот как – столкнулись!
– Ну, дело твоё, начальник, – пожал плечами Две Мишени. – Нам недосуг вот только. Вели пропустить. Да, и как тебя звать-величать-то? А то словно и не люди мы с тобой!..
– Как звать, как звать!.. – Федя подумал, что усач им попался уж больно смешливый. – Я ж тебя не спрашиваю, полковник, где погоны свои добыл, с кого снял!..
– Да с чего ты решил? – искренне удивился Аристов. – Полковник я и есть, служу свободной России. Раньше царю кланялись, а теперь новые времена; а что чин мне присвоили – так не отказываться же, верно?
– Ну, ладно, – махнул рукой усач. – Зови своих, полковник, отворяй ворота, мои ребята, вишь, заняты.
К кострам вытолкнули человека со связанными руками, в грязной шинели, едва заметна была овальная бляха на груди – единственное, что напоминало о его звании. Ни ремня, ни портупеи, ни погон, ни шапки, лицо – сплошное месиво запёкшейся крови. Губы разбиты, едва стоит.
– На чердаке прятался, – деловито сказал усач. – Да горничная одна углядела. Прибежала, нам сказывала. Ну, молись, фараон, коль умеешь! Смертынька твоя пришла, за все твои прегрешения против трудового народу!