— Мне тоже. Мне тоже не кажется это забавным. Я не… — Лора вздохнула в отчаянии. — У меня не всегда получается, — пояснила она, — вести себя адекватно моему эмоциональному состоянию. Мне не кажется это забавным, — повторила она еще раз, но все же не могла сдержать улыбки, и Бровастая зловеще улыбнулась ей в ответ.
Она собиралась добавить что-то еще, но помешало появление долгожданного дежурного адвоката. Им оказался нервный на вид мужчина с серым лицом. От него пахло кофе. Доверия он точно не внушал. Когда все расселись и были представлены друг другу, когда все формальности были соблюдены, Бровастая продолжила:
— Минуту назад мы говорили о том, что вам трудно вести себя адекватно вашему эмоциональному состоянию. Это то, что вы сказали, верно?
Лора кивнула.
— Лора, ведется запись беседы, и вы должны отвечать вслух.
Лора что-то пробормотала, выражая согласие.
— Итак, справедливым ли будет утверждение, что вы не всегда можете себя контролировать? У вас бывают эмоциональные вспышки, которые вы не можете контролировать?
Лора ответила, что такое бывало.
— И это из-за аварии, в которую вы попали в детстве? Это так?
Лора снова ответила утвердительно.
— Не могли бы вы немного рассказать об этой аварии, Лора? — ласково попросила Бровастая, и Лора подложила руки под бедра, чтобы не влепить ей пощечину. — Не могли бы вы рассказать о том, как эта авария на вас повлияла? Я имею в виду физически.
Лора посмотрела на адвоката с немым вопросом, желая узнать, обязана ли она отвечать. Но тот, судя по всему, не понял ее взгляда, и она, тяжело вздохнув, принялась монотонно перечислять свои травмы:
— Перелом черепа, перелом таза, сложный перелом дистального отдела бедренной кости. Порезы, синяки. Двенадцать дней в коме. Три месяца в больнице.
— Вы получили черепно-мозговую травму, не так ли, Лора? Не могли бы вы немного рассказать нам об этом?
Лаура надула щеки и закатила глаза.
— А не проще, мать вашу, погуглить все это в Интернете? Господи! Скажите, мы здесь сидим, чтобы поговорить об этом? О том, что случилось со мной в десять лет? Думаю, мне лучше пойти домой, потому что, честно говоря, вы ни хрена не нарыли, не так ли? У вас на меня ничего нет.
Детективы бесстрастно наблюдали за ней — ее взрыв эмоций не произвел на них никакого впечатления.
— Не могли бы вы рассказать о характере вашей травмы головы? — нарочито вежливо попросил Лысый, что взбесило ее еще больше.
Лора снова вздохнула.
— Я получила черепно-мозговую травму. Это временно негативно повлияло на мою способность говорить и на мои воспоминания…
— Вашу память? — уточнила Бровастая.
— Да, мою память.
Бровастая выждала паузу — как показалось Лоре, для большего эффекта.
— У травм подобного рода имеются определенные эмоциональные и поведенческие последствия, не так ли?
Лора сильно закусила губу.
— Когда я была младше, я не всегда могла справиться с гневом, — сказала она, пристально глядя в глаза Бровастой: пусть попробует назвать ее лгуньей. — У меня была депрессия. И еще расторможенность, а это значит, что иногда я говорю неуместные или обидные вещи, как, например, в тот раз, когда я назвала вас уродиной.
Улыбнувшись, Бровастая пропустила это мимо ушей и продолжила:
— У вас проблемы с контролем импульсного поведения, не так ли, Лора? Вы ничего не можете с собой поделать, набрасываетесь на людей, пытаетесь причинить им боль. Вы хотите это сказать, не так ли?
— Ну, я…
— Итак, на барже в пятницу вечером, когда мистер Сазерленд отверг вас — когда он стал, как вы выразились, «холодным и грубым», — вы вышли из себя, не так ли? Вы набросились на него, верно? Ранее вы сказали, что ударили его. Вы действительно хотели причинить ему боль?
— Мне хотелось перерезать ему его гребаное горло, — услышала себя Лора. И почувствовала, как вздрогнул сидевший рядом адвокат. Вот оно: она сказала, что полицейские «ни хрена не нарыли», а это было не так, потому что, конечно же, у них была она. У них была Лора. Им не нужно было оружие, не так ли? Им не нужен был дымящийся пистолет. У них имелся подозреваемый, у которого были и мотив, и возможность совершить преступление. Этим подозреваемым являлась Лора, которая, как они рассчитывали, рано или поздно обязательно ляпнет какую-нибудь глупость.
6
Айрин сидела в кресле в гостиной — своем излюбленном месте для чтения — и ждала Лору, которая опаздывала. Кресло, некогда являвшееся частью пары — второе уже давно отправилось на свалку, — было придвинуто к самому окну, через которое солнце в ясный день проникало большую часть утра и даже после полудня. Отсюда Айрин могла наблюдать за тем, что происходит в мире, а мир, в свою очередь, мог наблюдать за ней, оправдывая свои представления о пожилых людях: они должны сидеть в одиночестве в кресле, размышлять о прошлом, о былой славе, упущенных возможностях и о том, как все было раньше. О тех, кого уже нет в живых.
Но Айрин этим не занималась вообще. Во всяком случае, не занималась все время. Она в основном ждала, когда придет Лора с продуктами, которые покупала ей каждую неделю, а сейчас разбирала одну из трех коробок с пахнущими плесенью книгами, полученными от Карлы Майерсон. Книги принадлежали покойной Анджеле, сестре Карлы и соседке Айрин, бывшей ее самой близкой подругой.
— Там нет ничего ценного, — сказала Карла Айрин, когда привезла их на прошлой неделе. — Одни дешевые издания в бумажных обложках. Я собиралась отнести их в благотворительный магазин, но потом подумала… — Окинув быстрым взглядом гостиную Айрин, она чуть поморщилась и сказала: — Я подумала, что они, возможно, в вашем вкусе.
Айрин решила, что это походило на завуалированное оскорбление. Не то чтобы это ее задевало. Карла была из тех женщин, которые знают цену всему и ничего не ценят. Нет ничего ценного? Этим она просто показала, что представляет собой сама.
Это правда, что, когда Айрин открывала некоторые из самых старых изданий с некогда ярко-оранжевыми, а теперь поблекшими и потрепанными обложками, страницы под ее пальцами начинали расползаться. Подобно медленному огню, окисление бумаги разъедает страницы и разрушает их изнутри, делая хрупкими и ломкими. Если подумать, ужасно обидно, что все эти слова, все эти сюжеты медленно уходят в небытие. Такие книги ей в любом случае придется выбросить. Но что касается остальных, то они действительно были в ее вкусе, и многие из них она уже прочитала. Они с Анджелой постоянно обменивались книгами, у них было общее пристрастие к хорошим криминальным романам (не кровавым, а умным, вроде Барбары Вайн или Ф.Д. Джеймс) и беллетристике, от которой такие, как Карла Майерсон, конечно же, воротили нос.
То, что Айрин прочитала большинство из них, было совершенно неважным. А вот важным являлось то, что при обращении с книгами Анджела вела себя как настоящий вандал, о чем Карла, судя по всему, не имела понятия, хотя речь шла о ее родной сестре. Анджела повреждала корешки книг, загибала уголки страниц, делала заметки на полях. Если полистать принадлежавшую Анджеле Сазерленд книгу «Призрак дома на холме», можно было увидеть подчеркнутые строки (бедную девушку ненавидели до смерти; она, кстати, повесилась). А переворачивая страницы зачитанной Анджелой до дыр копии «Пятьдесят оттенков темноты», нетрудно было заметить, как хорошо она понимала чувства Веры к сестре. В самую точку! — нацарапала она на полях напротив строки, где говорилось: Ничто не убивает так, как презрение, и презрение к ней захлестнуло меня горячей волной. Время от времени можно было даже наткнуться на какую-нибудь вещицу из прошлого Анджелы, например, закладку, или билет на поезд, или клочок бумаги со списком покупок: сигареты, молоко, макароны. В книге Кормака Маккарти «Старикам тут не место» обнаружилась открытка, купленная в лондонском музее Виктории и Альберта с фотографией дома, обнесенного белым частоколом. В книге «В лесной чаще» оказался рисунок: двое детей стоят в саду, держась за руки. В «Цементном саду» Айрин нашла сине-белую поздравительную открытку с изображением лодки. Открытка была мятой и от частого держания в руках истончилась. На ней было написано: Дорогому Дэниелу с любовью в десятый день рождения. Целую, тетя Карла.