Императив. Беседы в Лясках - читать онлайн книгу. Автор: Кшиштоф Занусси, Александр Красовицкий cтр.№ 36

Испании, приезжали и селились там, это было начало еврейского поселения в Польше.

— Это было во времена исхода евреев из Испании.

— Да. Многие испанские евреи были из Северной Африки, откуда они бежали от арабов. Они были из тех евреев, о которых можно сказать, что они, как Вечный жид ^[54], — без постоянного места.

[]

— Вернемся к теме отличия между европейским Востоком и Западом, значит, между Византией и Римом, между Платоном и Аристотелем — отличия менталитета. Я, может быть, еще в другой формулировке это попробую пояснить. Это то, что мне удалось сказать во время выступлений в американском университете Нотр-Дам ^[55], в штате Индиана. И сейчас я осторожно это повторяю в разных местах — мне кажется, что, может быть, это мысль, которую стоит поддерживать. Это то чувство, что с новой физикой пришел и другой способ мышления, который еще до людей гуманитарных специальностей просто не дошел. И что в результате этих изменений, наконец, те, кто считал себя прогрессивным, теперь в хвосте. А те, над которыми они издевались, может быть, на самом деле в авангарде. Люди когда-то отбросили все, можно сказать, суеверия — они поняли, что в суевериях, конечно, 95 % — это чистый бред. Но 5 % — это область тайны, которую выбросили вместе с остальными 95 %. Люди смеялись, когда видели старушку, которая молилась, потому что это казалось им чистой психологией — может, ей это и поможет, но миру — нет. Так думали прогрессивные люди. А сейчас это уже не прогрессивные взгляды, это свидетельство отсталости. Разумный человек знает, что цыганка, которая гадает по руке и предсказывает вам будущее, может быть что-то знает. И хотя она, возможно, на 95 % врет, это не исключает того, что есть люди, которые могут почувствовать будущее уже сейчас. И это с точки зрения науки не абсурд, наоборот — это правдоподобно. Но огромное количество людей этого еще не понимают. Отбрасывание религии — это раньше казалось прогрессивным, а сейчас — наоборот, это признание темноты. И поэтому я позволяю себе говорить о Темных веках и Просвещении, просветителях, что зря существует это резкое разделение, что детерминизм закончился, а то, что перед нами — это пробабилизм, совсем другой взгляд на жизнь: то, что неправдоподобно, тоже может случиться, даже если шансы этого невелики. Например, возможно, что все атомы воздуха в этой комнате соберутся в одном углу. Подобное очень неправдоподобно, но не исключено, физика говорит, что такое возможно. А мы это все исключаем так легко. Это гордыня деятелей Просвещения — разум сам по себе, потому что он самостоятельный и нет никакой силы выше разума, что разум является исключительным средством познавания мира. А мы сейчас знаем, что интуиция — тоже важный элемент, она выступает в качестве дополняющего средства в понимании жизни, нашего существования, любого творчества. Для меня очень важен этот момент — то, что мы переходим к другим взглядам и тогда на жизнь тоже смотрим по-другому.

^{Эту комнату облюбовали собаки, у каждой собаки свое кресло}

Посмотрите на искусство рассказа. За последние десятки лет, особенно в Европе, да и в Америке, все объясняют обстоятельствами: если девушка нехорошая, то у нее плохие родители или воспитание, или общество — кто-то в этом виноват, забывая, что существует пространство свободы и человек может быть добрым или злым по собственному решению. И что у хороших родителей дети бывают не очень хорошими людьми, а дети не очень хороших родителей бывают святыми. И что в этом и есть пространство свободы выбора и тайна. И эта свобода выбора [лат. liberum arbitrium) за последние сотни лет была почти забыта. Хотя мы говорили, что это случилось во времена либерализма, но на самом деле в свободу человека человечество никогда не верило, верило, что мы все детерминированы, что мы обязаны быть такими, какие мы есть.

Оказывается, что это неправда, что есть пространство свободы гораздо более развитое, и она в огромной степени в наших руках. Но свобода означает ответственность, поэтому людям неприятно об этом думать, Эрих Фромм правильно заметил, что мы уходим от свободы. Мы можем бороться за свободу, а потом от нее удираем со страхом, потому что признать свободу — значит принять и ответственность за свою жизнь, за то, что я сделал, за мой выбор. И я это вижу, когда говорю молодым о том, что с кем ты дружишь — это твой выбор, никто тебя силой не заставляет. Но таков твой собственный вкус в отношении людей: кого ты любишь, кто тебе не нравится, с кем ты хочешь быть — с теми, кто лучше тебя, или ты хочешь быть самым лучшим среди тех, кого не очень уважаешь — это свободный выбор, и он имеет последствия. И в этом состоит вопрос, в котором, мне кажется, я конфликтую с большинством. Большинство думает по-другому, а мне кажется, что под влиянием современной науки можно заметить, что это все идет совсем в другом направлении. И что те, кто считает себя прогрессивными людьми, на самом деле уже давно позади. Авангард формируется совсем в другом месте — там другое мышление, другой подход к жизни.

[]

— Мы уже затрагивали эту тему: польский национализм, который зародился во время оккупации Польши Пруссией, Австро-Венгрией и Россией, который потом, наверное, в чем-то спас страну.

— Знаете, вопрос в том, какие слова мы используем. Слово «национализм» имеет негативное значение, так принято в сегодняшнем мире. Хотя я помню, когда спрашивал в советские времена: как это возможно, что советского национализма нет — мне русские ответили просто: великие нации этого понятия не знают, оно касается только маленьких наций. И если бы я сказал, что XIX век был очень неприятным временем для Польши, у которой была своя история, свои достижения, но которая оказалась банкротом, потому что потеряла государственность, то тогда лучше сказать не национализм, а патриотизм, который был той мечтой, которая позже позволила воскресить государство. Национализмом мы всегда называем такое чувство, когда люди считают себя лучше других, считают, что у них больше прав, чем у других и т. д. В этом смысле это воспринимается как негативное понятие, поэтому я бы не назвал эти наши мечты в XIX веке о Польше национализмом. Это как, например, восстание — можно также сказать, что это мятеж. Это революционное движение, с одной стороны, а с другой — можно сказать, что это был терроризм, ведь были убийства, царских губернаторов убивали. Но такими были средства борьбы в XIX веке. И поляки ими тоже пользовались. Но конечно, это почти 140 лет жизни без государства, после того как столько лет у поляков было собственное государство и все еще помнили о том, что было, и было желание, чтобы оно возродилось. Это интересно с точки зрения Украины, потому что ваша страна тоже потеряла государственность на много веков. Но мечта все-таки осталась. Сейчас видим ирландцев, которые тоже на много веков потеряли свое государство. Потом оно восстановилось, но то, как оно сейчас функционирует, говорит, что все не так просто: Ирландия — это нация, которая потеряла язык, и, кажется, этот язык уже никогда не вернется. Смотрим на курдов, смотрим на Страну Басков. Все это места в Европе, где люди хотят жить своей жизнью. В Италии все эти движения за разделение страны, чтобы объединенная Италия вернулась к тому состоянию, когда там были разные княжества, разные страны с разной культурой и даже диалектами.