Новое здание мэрии, которое Юнхи видела впервые, напоминало зависшую над старым зданием волну, готовую обрушиться на него в следующий миг. Чтобы сверкающее в полуденных лучах стеклянное строение не слепило глаза, Юнхи смотрела в сторону отеля «Плаза».
– Юнхи!
Она узнала голос сестры, но повернуться к ней сразу не смогла. Пока Юнхи пыталась подобрать подходящее выражение лица, Чухи уже подошла к ней. Она смотрела на Юнхи покрасневшими глазами.
Казалось, за пять с лишним лет Чухи превратилась в другого человека. Этот период можно назвать долгим, но на деле она всего лишь стала из двадцатитрех двадцативосьмилетней. Ей еще не было и тридцати, а из-за неяркого макияжа и длинных неокрашенных волос в хвосте она выглядела еще моложе своего возраста. И тем не менее эта Чухи была для Юнхи незнакомкой. Чужим казался и ее голос, звучавший ниже, чем раньше, и мягкая манера речи, и спокойствие, с которым она делилась переживаниями, и то, что она слушала Юнхи, совсем не перебивая.
Узнав, что Юнхи остановилась в мотеле, Чухи пригласила ее к себе переночевать хотя бы последнюю ночь. У нее две комнаты, много свободного места, к тому же пешком до остановки, откуда ходят шаттлы прямо до аэропорта, совсем недалеко – убеждала она сестру. «Думаешь, мы настолько близки?» – хотелось возразить Юнхи, но, все-таки согласившись, она вдруг почувствовала, как сжалось ее сердце и как внутри поднялись чувства, которых она не ждала.
Юнхи тоже хотелось побыть с Чухи.
Та ссора пятилетней давности произошла между сестрами в годовщину смерти их матери.
У Юнхи и Чухи был свой способ вспомнить маму в этот день – они шли ужинать в ее любимый китайский ресторан. При жизни мать была алкоголичкой. Баночное пиво она переливала в кружку и опустошала ее за несколько глотков, а на вечер брала большую бутылку рисового вина и расправлялась с ней за ужином. Под настроение она могла пить сочжу из стакана для воды. Мама пила после работы и часто засыпала прямо в форме, прислонившись спиной к холодильнику, и по кухне распространялся запах ее потных ног. «Юнхи, дочь, иди сюда, сними с мамы носки! Засранки мои, я вас так люблю!» – после этой пьяной болтовни она прижимала дочерей к груди с такой силой, что у тех перехватывало дыхание.
Мама работала горничной в отеле. «Она у вас одна ста человек стоит!» – хвалили ее коллеги. Она была высокой и крепкой. Говорили, что с работой, которую остальные выполняли по двое, она легко и без особых усилий управлялась в одиночку. Но если вспомнить, то не все в этих словах было правдой, ведь в выходные мама спала мертвым сном. Юнхи считала, что и каждодневное пьянство было ее собственным способом смывать усталость.
Чухи вернулась домой только к десяти вечера. Она сняла обувь и неловко улыбнулась Юнхи, когда та вышла встретить ее в коридор. Они прошли в зал и сели на пол.
– Прямо как раньше, – заметила Чухи.
– Точно.
– Нормально устроилась? Дом, конечно, маленький…
– Я не нашла у тебя алкоголя, поэтому сходила и купила.
– А…
– Выпьем?
– Я ведь больше не пью. Уже почти год как. Но ты пей, принести стакан?
– Понятно. Нет, я тогда тоже не буду.
Чухи сходила в комнату переодеться.
– Знаешь, раз ты все-таки приехала, давай по чуть-чуть.
Они разложили стол, достали на закуску мясо, сушеную морскую капусту и сели лицом к лицу. О чем говорить, было непонятно, поэтому они просто присматривались друг к другу.
Было время, когда они ненавидели друг друга так сильно, что перестали разговаривать. После смерти их матери тогда не прошло и года.
Юнхи только стала студенткой, а Чухи перешла в третий класс средней школы. Юнхи считала, что сестра пошла по наклонной уже тогда. Она часто прогуливала и сбегала с уроков, успела попробовать и алкоголь, и сигареты. Фотографии, на которых она обжималась с мальчиками в баре, гуляли по классу и в конце концов попали на стол к учителю. Юнхи пришлось идти в школу и, склонив голову, просить за сестру у учителей, так хорошо в свое время относившихся к ней самой. Юнхи оставалось только благодарить их, когда сестру отстранили от занятий всего на неделю и наказали уборкой кабинетов.
Мимо школьных ворот тянулась вишневая аллея. Чухи шагала по ней так беззаботно, словно отстранение от уроков ее совсем не волновало. Казалось, она пыталась продемонстрировать всем своим видом: «Смори, мне плевать!» Задрав голову, она любовалась цветущими деревьями и улыбалась. Юнхи смотрела на вихлявшую по дороге Чухи, на ее короткую юбку, на носки с уточками, шлепанцы с тремя полосками, и чувствовала полное бессилие.
Она ни на секунду не понимала сестру. Как можно так запросто пропускать школу? Как она собирается сдавать экзамены, если совсем не учится? Как можно шататься с бестолковыми ребятами и приходить домой после полуночи? Какого будущего она желает, если ведет себя так? Ни крики, ни уговоры не помогали – Чухи не пронимало ничего.
Дома она включила музыкальный канал на полную мощность и устроилась перед телевизором.
– Тебе что, все равно?
Чухи не отреагировала. Она делала вид, что не слышит, и смотрела в экран, подперев подбородок ладонью.
Юнхи схватила первое, что попалось ей под руку, и швырнула в сестру. В Чухи полетел рюкзак, чужая видеокассета, подставка для карандашей из папье-маше, которую она сделала в младшей школе, тапки, папка для бумаг. Чухи не уворачивалась. Прикрыв голову руками, она плакала, пока в нее летели вещи.
С того дня они не разговаривали почти год, хотя они жили вдвоем. Если нужно было передать что-то срочное, они писали записки и оставляли их на кухонном столе, а когда пересекались дома, просто делали вид, что не замечают друг друга.
Перейдя в старшие классы, Чухи немного утихомирилась. Девочка, которая не могла жить без гулянок, теперь включала музыку и целыми днями сидела в своей комнате. Два раза в неделю она подрабатывала в вечернюю смену в японской закусочной. Насмешливость и неприязнь по отношению к Юнхи со временем тоже утихли. В тот период они снова стали разговаривать, но близости, которая бывает у других сестер, между ними так и не появилось.
После окончания школы Чухи устроилась в магазин косметики в торговом центре. Примерно тогда же Юнхи поступила в магистратуру, а хозяин дома решил значительно поднять арендную плату. До института Юнхи дорога от дома, в котором они когда-то жили втроем с мамой, занимала два часа, а до работы Чухи – полтора. Юнхи решила, что лучше просто забрать залог и каждой снять свое жилье, а Чухи ее поддержала.
Осенью, когда Юнхи было двадцать три, а Чухи девятнадцать, они выехали из дома, в котором провели детство. Тогда они еще не понимали, что с окончанием совместной жизни исчез и последний предлог поддерживать отношения. Как только между ними оборвалась последняя формальная связь, сестры стали совсем безразличны к жизням друг друга. Теперь все их общение ограничилось встречами в годовщину смерти матери и короткими поздравления с днем рождения.