Очарованный кровью - читать онлайн книгу. Автор: Дин Кунц cтр.№ 38

Отпуская педаль газа, Кот бросила взгляд на спидометр и заметила красный глазок сигнальной лампочки. Стрелка указателя топлива опустила ниже нулевой отметки.

Она понятия не имела, как долго уже горит эта лампочка, потому что, сосредоточившись на преследовании фургона по мокрому шоссе, Кот почти не глядела на приборную доску. В баке могли оставаться еще один или два галлона, а могли — последние полпинты.

В любом случае, о том, чтобы преследовать преступника до его логова, нечего было и думать.

Мамонтовые деревья придуманы вовсе не для того, чтобы символизировать величие, красоту, безмятежный покой или вневременное бытие природы. Они предназначены олицетворять собой могущество.

Крейбенст Вехс опустил оконное стекло и глотнул холодного, влажного воздуха, напоенного ароматом мамонтовых деревьев — запахом могущества и силы. Этот запах попадет к нему в легкие, проникнет в кровь и таким образом его собственное могущество возрастет еще больше.

С их размерами не может сравниться никакое другое дерево. Это удивительно долгоживущие деревья: возраст многих экземпляров, которые росли здесь еще до рождества Христова, составляет несколько десятков веков. И все благодаря коре — толстой, как броня, и исключительно богатой танином, так что лесным великанам не страшны ни вредители, ни болезни, ни даже лесные пожары. Они стоят и стоят, а все вокруг них рождается и умирает. Проходят меж их стволами люди и животные — проходят и исчезают; птицы спускаются на их верхние ветки, и кажется, что они-то гораздо свободнее и сильнее, чем прикованные корнями к земле деревья, но в конце концов беспечные летуньи падают со внезапно охладевшим сердцем с ветвей и глухо бьются о землю, или умирают в полете, а деревья-великаны все растут, все тянутся к небу. Пусть под сенью мамонтовых лесов застилают землю стыдливые папоротники, и каждый сезон распускаются нежные рододендроны, — их бессмертие не более чем иллюзия, потому что и они в конце концов умрут, а на гниющих останках поднимутся новые поколения рододендронов и папоротников. Христос — этот апологет смирения и пророк любви — закончил свою жизнь на кизиловом кресте, однако за всю его жизнь ни одно из этих деревьев не рухнуло на землю под напором ветра; мамонтовые деревья выжили, хотя не знали ничего ни о смирении, ни о любви. Смерть, этот неустанный жнец жизней, отбрасывает лишь тень на эти могучие рощи, и мрак, поселившийся меж стволами лесных гигантов, лишь безвредно скользит по толстой коре — так огонь в бессилье лижет камни очага.

Могущество заключается в том, чтобы жить, в то время как другие неизбежно гибнут. Могущество — это спокойное равнодушие к чужим страданиям. Могущество — это способность извлекать чувственное наслаждение из смерти других — точно так же, как могучие мамонтовые деревья черпают силу, усваивая продукты разложения тех, кто когда-то — но слишком недолго — жил рядом с ними.

И это тоже было частью философской системы Крейбенста Чангдомура Вехса.

Через открытое окно он вдыхал аромат могучего леса, и молекулы этого запаха оседали в верхушках его здоровых легких, а тысячелетнее могущество древних деревьев впитывалось в кровь вместе с кислородом, омывало сердце, достигало самых удаленных участков тела, наполняя все его существо энергией и силой.

Могущество есть бог. Бог — это природа. Природа — сила, которая бушует в нем.

И его могущество продолжает расти с каждым днем.

Если бы Вехс был верующим, он непременно стал бы пламенным пантеистом, убежденным в том, что каждая вещь на земле свята — каждое дерево, и каждый цветок, и каждая былинка, жучок или птица. В мире полным-полно пантеистов, и Вехс мог бы стать среди них своим, если бы ему вздумалось примкнуть к ним. Если все свято — значит, не свято ничто. В этом-то и заключена вся прелесть пантеистического мировоззрения, которое уравнивает жизнь ребенка и жизнь неясыти. Раз так, значит Вехс может убивать маленьких девочек с такой же легкостью, с какой он раздавил бы каблуком скорпиона или фалангу — без особых угрызений совести, но с гораздо большим удовольствием.

Но он не преклоняется ни перед чем.

Обогнув очередной поворот, Вехс оказался на прямом участке дороги, окруженном такими толстыми деревьями, каких он никогда еще не видел. Резкие, белые, как кости, молнии раздирали набухшую кожу небес. Гром с оглушительным, гневным ревом сотрясал воздух, а дождь прибивал к земле электрический запах молний. Два аромата силы — молний и мамонтовых деревьев — смешались в один и наполнили его грудь.

Свернув на эту проселочную дорогу, идущую параллельно побережью сквозь заповедник мамонтовых деревьев и снова соединяющуюся с шоссе 101 южнее Эврики, Вехс удлинил свой путь на полчаса или час — в зависимости от того, с какой скоростью он будет ехать и насколько сильно будет бушевать гроза. И все же, как ни хотелось ему поскорее вернуться домой, к Ариэль, Вехс не смог избежать соблазна глотнуть живительной мощи гигантских деревьев.

Позади фургона неожиданно блеснул свет фар; Вехс заметил его в боковом зеркальце заднего вида. Автомобиль. Кто-то преследовал его по шоссе на протяжении часа, осторожно держась на самой границе видимости, однако это, скорее всего, какая-то другая машина — уж больно агрессивно ведет себя его водитель, на большой скорости, сокращая разделяющее их расстояние.

Неизвестный автомобиль — «хонда», машинально отметил Вехс — вырулил на встречную полосу и стал обгонять фургон, хотя обгон на этом участке дороги был запрещен. Обе машины находились на прямом отрезке дороги и никакое встречное движение «хонде» не угрожало, однако впереди был крутой поворот, и Вехс видел, что обгоняющему автомобилю не хватит места, чтобы завершить маневр и вписаться в изгиб дороги на опасном, скользком асфальте. Вехс слегка притормозил. «Хонда» поравнялась с ним.

Бросив взгляд сквозь ветровое стекло «хонды», Вехс попытался рассмотреть водителя, но из-за дождя и частых взмахов работающих «дворников» это было не легко. Он сумел заметить только расплывчатое красное пятно рубашки или свитера и бледную руку, лежащую на руле. Суля по толщине запястья, за рулем «хонды» сидела женщина. Кроме нее, в салоне, похоже, никого больше не было.

В следующее мгновение «хонда» продвинулась еще немного вперед, так что Вехс не мог больше видеть ветровое стекло, а только мокрую блестящую крышу. Обе машины быстро приближались к повороту. Вехс притормозил еще немного.

Сквозь открытое окно до него донесся визг покрышек и рев двигателя — «хонда» прибавила скорость. Но какими же жалкими казались сила и мощь ее мотора в этих величественных дебрях — точь-в-точь сердитое жужжание слепня среди стада слонов.

Ему достаточно было крошечного усилия — такого маленького, что даже сердце не забилось бы чаще, — Чтобы повернуть руль влево, ударить бампером в бок «хонды» и столкнуть ее с дороги. В этом случае она либо опрокинется и взорвется, либо на полном ходу врежется в двадцатифутовый ствол мамонтового дерева. Вехс почувствовал, что ему хочется это сделать. Зрелище обещало быть великолепным. Он пощадил женщину в «хонде» только потому, что в эти минуты был расположен скорее к тонким чувствованиям, нежели к взрывным ощущениям. Сегодняшняя экспедиция и без того подарила ему не только семейку из Долины Напа — как он планировал с самого начала, — но и двух служащих с автозаправочной станции и голосовавшего на дороге хич-хайкера, который теперь висит в стенном шкафу в спальне наподобие любителя амонтильядо из рассказа По, замурованного в нише винного погреба. Этого вполне хватило для того, чтобы утолить его волчий аппетит. Риф души Вехса строился из самых разных ощущений, поэтому он не испытывал нужды повторять одно и то же из раза в раз. К примеру, в данную минуту он не хочет слушать мрачную симфонию проливаемой крови и ощущать обжигающее тепло криков. Сейчас ему хочется обонять влажность дождя, чувствовать близость массивных стволов и прислушиваться к спокойному покачиванию невидимых во тьме папоротников.