– Я столько раз хотела связаться с твоей мамой, а потом и с тобой, но Моррис – он бы не позволил.
– То есть вы хотели разыскать меня?
Она, похоже, удивилась.
– Боже правый, ты дитя моей дочери. Моя кровь.
Ее слова внезапно пробили меня. Я всхлипнула и расплакалась, закрывшись руками. Она протянула мне красивый платок с монограммой. Я стала извиняться, а она утешала меня, пока я вытирала глаза.
Снова повисло неловкое, мучительное молчание, а затем она сказала:
– Готова спорить, Вивиан была прекрасной матерью.
Я снова расплакалась и увидела сквозь слезы фотографию на приставном столике. Зернистое изображение четырех девочек, почти ровесниц, сидевших на диванчике, очень похожем на тот, на котором сидели мы.
– Это она? – спросила я, указывая на девочку посередине.
Все они были симпатичными, но моя мама выделялась особой красотой. В ней было что-то волшебное, даже тогда.
Рут взяла фотографию и снова села рядом со мной.
– Это она с сестрами…
– Сестрами?
– Твоими тетками, полагаю. Это Лорел, Сильвия и Мюриел.
Тетками? У меня есть тетки!
– Им тоже досталось, – сказала она. – Они хотели продолжать общаться с Вив… Думаю, Лорел могла написать ей раз-другой, но этим все и кончилось. Отец им запретил. Девочки его боялись. Как и все мы, полагаю.
– А они еще…
Она кивнула.
– Лорел в Нью-Йорке. Замужем, дочь примерно твоих лет. Это она, – Рут указала на еще одну фотографию. – Это Сьюзан. А Сильвия, – она снова указала на фотографию с сестрами, – она в Гринвиче. У нее дочь и два мальчика. А Мюриел в Уайт-Плэйнс. Замужем, три мальчика, – Рут улыбнулась и встала, указывая на еще одну фотографию, на каминной полке. – А эти маленькие сорванцы – твои кузены.
При этих словах в гостиную вошел, шаркая, сутулый старик с черными кустистыми бровями и белоснежной шевелюрой. Так, вот каким он был, этот зверь. Всемогущий судья.
– Кто тут? Кто… – он застыл с открытым ртом секунд на десять. – Вивиан. Что ты тут делаешь?
– Я Элис. Эли. Дочь Вивиан.
– Моррис, иди в студию, где был, и сиди там.
Но он не сдвинулся с места. Рут повернулась ко мне и заговорила, как бы успокаивая:
– Он то помнит, то не помнит. Путается, – она снова повернулась к нему. – Ты меня слышал, Моррис? Иди, где был, и посиди там.
Но судья подошел ко мне ближе.
– Вивиан, – сказал он с изумлением.
В глазах у него белела катаракта.
– Это Элис, – сказала Рут, снова повышая голос, словно он, к тому же, был глухим. – Это дочь Вивиан.
– О, Вивиан, – он потянулся ко мне, качая головой, и взял за руку неожиданно крепко для такого дряхлого старика. – Боже мой, – сказал он, привлекая меня к себе и обнимая. – Боже мой, боже мой, – повторял он дрожащим голосом.
В первую секунду мне захотелось высвободиться. У меня перехватило дыхание от нахлынувших чувств. Руки мои безвольно висели по сторонам. Я не знала, куда их деть.
– Я не Вив…
– Дай, посмотрю на тебя. О Вивиан. О боже. Почему тебя так долго не было? Где ты пропадала? – он взял мое лицо в ладони, и я скосила на Рут жалобный взгляд, ожидая какой-то подсказки от нее, ведь вводить старика в заблуждение было жестоко, но она не вмешивалась. – Я не знал, увижу ли еще тебя, – сказал он, не выпуская мое лицо. – Правда не знал. Все это так далеко зашло. Я не знаю, как это все так… – голос его ослаб, и я подумала, что он уже забылся, но нет. – Ты понимаешь, о чем я толкую? Понимаешь?
Я кивнула, понимая, что этот упрямый гордец пытался по-своему попросить прощения, и я невольно помогала ему загладить этот разлад между отцом и дочерью. Он заплакал, и я тоже. Когда я пришла в себя, сознание судьи снова затуманилось, и я стала для него незнакомкой, возникшей у них на пороге.
Рут отвела его обратно, в его студию, и он пробубнил:
– Скажи ей, нам ничего не нужно.
Мы с Рут выпили кофе и подошло время прощаться. Когда я спросила, как пройти на станцию, она сказала:
– Не говори глупостей. Чтобы в такой час ехать поездом. Мы вызовем тебе такси.
– Дело в том, – промямлила я, – что у меня, ну, в общем, недостаточно…
– О, Эли, могла бы прямо сказать.
Она подошла к банке в кухне, достала две бумажки по двадцать долларов и вложила мне в руку, зашикав на мои возражения. У меня в голове прозвучали слова отца: «Кажется, ты это обронила».
Когда подъехало такси, светя фарами – мы увидели его через большой эркер – Рут сказала:
– Надеюсь, мы еще увидимся.
– Я тоже.
Неожиданно она подалась ко мне и обняла.
Я не сразу ответила на объятие, боясь, что не смогу отпустить ее.
Продолжая обнимать меня, благоухая цветочными духами, она прошептала мне на ухо:
– Прости нас, пожалуйста.
Я кивнула, чувствуя ком в горле.
Таксист посигналил, и я снова попрощалась с Рут.
Когда такси подъехало к магистрали штата Нью-Йорк, таксист оплатил пошлину и взглянул на меня через зеркальце.
– Мисс? Не пойму, вы там смеетесь или плачете? Вы окей?
Я улыбнулась и провела рукой по влажным глазам.
– Я окей, – сказала я. – Более чем.
Глава тридцать первая
На следующий день я вернулась в офис «Космо» и поразилась объему работы, скопившейся за неделю моего отсутствия: от почты поклонниц и устройства очередного рекламного ужина в клубе «21» до таких поручений, как забрать у ювелира наручные «Пиаже» Хелен и отнести в ремонт ее туфли.
За столом перед кабинетом Билла Гая вместо Бриджет теперь сидела Тельма, девушка из службы временной занятости. Уже третья по счету. Тельма отличалась крупным сложением, а ее русые волосы в мелких завитушках напоминали гофрированный картон. Несмотря на приятный характер, пользы от нее было немного – она спрашивала у меня, где экспедиция, где ксерокс, как работает кофемашина и во сколько обеденный перерыв.
Если бы я работала подобным образом, я бы и дня не продержалась секретаршей Хелен. Едва увидев меня тем утром, она бросилась ко мне и обвила своими тонкими руками.
– Элис Уайсс, как же я тебе рада, – сказала она.
Эти же самые слова я услышала от нее в первый день, когда пришла на собеседование, и не могла не признать, как приятно чувствовать свою нужность.
Позже в тот день, когда я разбирала корреспонденцию, неожиданно возникли Ричард Берлин, Дик Димс и Фрэнк Дюпюи. Я сверилась с рабочим графиком Хелен, подумав, что могла что-то упустить, когда мы обновляли его, но ничего подобного. Однако, их вторжение как будто не особо озадачило ее.