— Совсем не похоже на работу мебельщика.
— Совсем не похоже ни на что.
— Я слышу горечь?
— Мой лучший друг. Марк Пипп. Мы вместе служили. У наших противников тоже есть снайперы. Они выслеживали нас, когда мы выслеживали их. Марк получил пулю в шею. Этого могло бы и не случиться.
— Так почему случилось?
— Один стремящийся постоянно привлекать к себе внимание американский сенатор раздобыл фотографию детей и женщин, убитых в какой-то афганской деревне. Марк… он попал на фотографию со своей винтовкой. Сенатор нисколько не сомневался, что, убивая, мы ловим кайф. Даже не попытался разобраться, что к чему. Назвал фамилию Марка прессе, потребовал его судить. Этих людей убили талибы, мы только нашли тела.
— Конечно же, Марка не отдали под трибунал.
— Нет. Армия прочистила сенатору мозги, хотя он так и не извинился. Марк увидел свою фотографию в Интернете, в газетных статьях его называли палачом младенцев. Он расстроился.
— Но это же ложь.
— Если бы ты знала Марка, то все бы поняла. Звучит забавно… но кое в чем он напоминал мою мать. Он никогда не лгал — не мог лгать. И армия для него так много значила. Он верил, что добро должно быть с кулаками. Он знал, каким без этого может стать мир. То есть по его убеждению сенатор солгал не о нем, а об армии, об этой стране и о людях, которые в ней живут. Такая несправедливость ела его поедом, отвлекала. Если ты снайпер, отвлекаться нельзя. От полной концентрации зависит твоя жизнь. Я видел, что с ним происходит. Думал, что он как-то это переживет. Мне следовало приложить больше усилий для того, чтобы убедить его не отвлекаться. Я этого не сделал. Он потерял бдительность и погиб в двух футах от меня.
— Ты не можешь винить в этом себя.
— Если мы не будем стоять друг за друга, зачем мы здесь?
Перед крыльцом и за домом бюрократы и вооруженные агенты Министерства высшей озабоченности суетились внутри и вокруг своих надувных палаток, спасая нацию от угрозы счастья и радости.
Лежа рядом с креслом Грейди, волкодав иногда поднимал благородную голову, чтобы глянуть на одного или другого проходящего мимо индивидуума. Никто из них не вызывал у него желания повилять хвостом.
— И что мы будем делать с Загадочным и Тайной?
— Сохраняй концентрацию. Будь готова действовать, когда появится такая возможность.
— А если не появится?
— Она обязательно появляется, если сохранять концентрацию.
Глава 60
Сменив туфли на шлепанцы, но по-прежнему в кардигане и красном галстуке-бабочке, Джозеф Юрашалми, подволакивая ноги, обошел стол, раскладывая белые салфетки с вышитым на каждой букетом цветов.
Ханна, жена Джозефа, проверяла готовность овощей в суповой кастрюле, которая стояла на плите. Том впервые увидел ее у двери своего номера. В руке она держала мобильник, готовая вызвать «Скорую помощь» или полицию.
Парочка владела отелем и жила в крошечной квартире, расположенной над офисом. Одна из комнат служила столовой, но Джозеф сказал: «Чем старше я становлюсь — а никто не становится старше быстрее меня, — тем больше я предпочитаю уют. Кухонный стол уютнее».
Проходя по их квартире, а потом сидя за столом, пока пожилая пара готовила обед, Том чувствовал, что он слишком большой, слишком неуклюжий, и ему тут не место. Он недоумевал, как вообще попал сюда, не мог объяснить, почему не подхватил свой рюкзак и не сбежал. Джозеф и Ханна на пару являли собой природную силу, достаточно легкий ветерок, которого, однако, хватило, чтобы доставить Тома туда, где они пожелали его видеть.
Хотя он вымыл лицо и руки в ванной для гостей, Том ощущал себя грязнулей в сравнении с их идеально чистой квартирой. Он, как мог, пригладил пальцами торчащие во все стороны волосы и застегнул воротник рубашки из джинсовой ткани.
Ханна разливала по тарелкам мясной суп с вермишелью, и Джозеф ставил их на стол. Картофель, морковь и лимская фасоль составляли компанию вермишели и мясу. Том уже много лет не ел такого вкусного супа. На второе подали салат-желе с порубленной морковью и сельдереем. Том думал, что салат-желе ему не понравится, но ошибся.
Потом последовали рыбные котлеты с картофельным пюре. На отдельных тарелках лежали ломтики маринованной свеклы и сакоташ
[50]
.
Такой домашней еды Том Биггер не ел лет тридцать. Учитывая, что ежедневно он выпивал больше калорий, чем съедал, ему оставалось только удивляться, что давно сжавшийся желудок сумел вместить все, поставленное на стол.
Говорили главным образом Джозеф и Ханна, но Тому показалось (и это представлялось еще более удивительным, чем способность желудка поглотить столько еды), что он рассказал им, куда идет и что собирается сделать, когда доберется до нужного ему места. Он никогда не открывался перед людьми — до этого обеда.
Том не упомянул об инциденте на обрыве над морем или о койотах. Такое следовало держать при себе до того, как он доказал бы, что сможет завершить путешествие и выполнить порученное ему дело.
За десертом — лимонно-сливочным пирогом — Джозеф предложил отвезти Тома в нужное ему место после обеда. Том с благодарностью раз за разом отказывался. Несмотря на его отказ, пара начала обсуждать наилучший маршрут и вероятную продолжительность пути — два часа, словно Джозеф и Том собирались уехать в самое ближайшее время.
Когда Том озаботился тем, что Ханна останется одна, супруги объяснили ему, что ночной портье, Франсиско, уже сидит за регистрационной стойкой в офисе, а в случае чего-то чрезвычайного подъедет их дочь, Ребекка, которая жила в пятнадцати минутах езды от мотеля.
Том нашел еще одну причину для вежливого отказа, седьмую по счету. Он настаивал, что их желание помочь ему слишком великодушно, но Ханна предложила Джозефу «сказать benthsen и отправляться в путь». Как выяснилось, benthsen — благодарственная молитва, которую произносят после обеда, и, выполнив это поручение, Джозеф двинулся в ванную, примыкающую к спальне, чтобы «поздороваться с матушкой-природой», а Том воспользовался ванной для гостей. Ханна дожидалась их у двери квартиры, обняла каждого, и Том последовал за Джозефом вниз по лестнице. Они пересекли офис, и у дверей уже стоял «Мерседес», сошедший с конвейера тридцатью годами раньше, который подогнал Франсиско. Он же принес из номера рюкзак Тома и положил в багажник, добавил четыре бутылки минеральной воды, на случай, если в пути им захочется пить, и помахал на прощание рукой, когда они выезжали со стоянки мотеля, чтобы взять курс на север.
Том давно боялся впервые переступить порог незнакомого дома, не говоря уж о том, чтобы встретиться за порогом не с тем человеком, но случившееся на площадке отдыха очень уж сильно подействовало на него и заставило перемениться. В сером кардигане и красном галстуке-бабочке, по-прежнему в шлепанцах (потому что «вести в них автомобиль удобнее, чем в туфлях, и, дожив до моего возраста, уже вызывающего зависть Мафусаила, ты поймешь цену удобству»), Джозеф Юрашалми как раз и был тем человеком, воплощением страхов Тома Биггера.