Тётя Мара была старшей сестрой отца, но не родной, а сводной: у них были разные матери. Она являлась, пожалуй, единственным человеком, который не боялся перечить их с Филиппом отцу. Тётя и Филиппу до последнего говорила:
– Филя, послушай моего доброго совета, наплюй на отцовские деньги.
– Тётя Мара, где я буду жить? – восклицал Филипп.
– Да хоть бы и у меня, – отвечала пожилая женщина.
– А на что?
– Первое время на мои деньги, потом переведёшься на заочный, будешь учиться и работать.
– Тебе легко говорить, – ныл Филипп.
– Я в своё время сделала именно так, и твой отец, кстати, тоже.
– Тогда время было другое, – отмахивался брат.
– Нет, Филя, время всегда одно и то же, просто у нас с твоим отцом хребет был потвёрже. А ты изнеженный. Вон твоя сестра, – тётя Мара кивала на Ирину, – пожалуй, выдюжит.
Брат, конечно, к словам тёти Мары не прислушался, Филипп не любил прилагать лишних усилий. Несмотря на пылкую любовь к брату, Ирина замечала все его недостатки, просто не брала их в расчёт. Она умела любить Филиппа таким, какой он был.
И вот теперь Ирина ехала к единственному оставшемуся у неё близкому человеку, не столько по крови, сколько по духу. О духовной близости с родителями речи никогда не шло ни у неё, ни у брата.
Тётя Мара жила в Старом городе в доме с лепниной, некогда принадлежавшем купцу первой гильдии. Окна квартиры тёти Мары выходили на городской парк, который был заложен ещё в начале XIX века, жители по старой памяти, передававшейся из поколения в поколение, называли его Городским садом.
В этом саду прошла большая часть Филиного и Ирининого детства. По молодости лет, а потом и из-за занятости родители частенько отправляли их гостить к тёте Маре. Гостевание нередко растягивалось на недели, а то и месяцы. Филипп, когда повзрослел, норовил большую часть времени проводить с друзьями, а Ирина по-прежнему тяготела к уединению с тётей Марой. В её доме ей было тепло и уютно. И ещё они в любую погоду почти каждый день гуляли вдвоём в Городском саду.
В потайных уголках памяти девушка бережно хранила прогулки по тенистым аллеям парка, катание на каруселях и качелях… Она каталась на велосипеде, а тётя любила сидеть на дубовой скамье возле клумб с петуниями, левкоями и бархатцами, головокружительно благоухающими под жарким летним солнцем.
Своих детей у тёти Мары не было, поэтому всю свою нерастраченную материнскую нежность она отдавала племянникам, вряд ли ожидая в будущем получить что-либо от них взамен. Хотя бы в силу того, что не умела дарить любовь с оглядкой или с задней мыслью. Не такой у тёти был характер.
В юности тётя Мара выходила замуж. Но её студенческий брак по большой любви, как говорила мама Иры, продлился всего два месяца. Расторгнут он был по инициативе тёти Мары. Причину своего решения она все эти годы хранила в тайне.
Ирина никогда не пыталась проникнуть в прошлое тёти. Ей было достаточно того, что она любит их с братом и посвящает им всё своё свободное время.
Правда, после того как Филипп повзрослел, существенная часть внимания тёти стала доставаться Ирине. Филипп, естественно, не ревновал. Наверное, даже в то время, когда он был подростком, Филя радовался в душе, что сестра не путается постоянно у него под ногами. Хотя никогда и не переставал любить её. Просто в силу мальчишеского максимализма в ту пору он считал, что девчонке лучше быть с тётей.
Потом в доме тёти Мары, к Иришкиной радости, появились старый дворовый пёс Босс и кот Семицветик, взятый тётей из приюта.
Оба новых жильца квартиры тёти Мары не могли составить конкуренцию племянникам хозяйки, поэтому они соперничали друг с другом.
Хотя, если уж придерживаться истины, права качал Семицветик, а Босс, несмотря на свою грозную кличку и внушительные размеры, предпочитал не связываться с эгоцентричным красавцем из рода кошачьих.
Когда на этот раз Ирина пришла к тёте Маре и та открыла ей дверь, девушка просто сказала:
– Тётя, я поживу у тебя.
Тётя Мара кивнула, ни о чём не спрашивая.
О том, что случилось с племянником, она уже знала, брат позвонил, проинформировал и, наверное, ожидал сочувствия и утешения, которых у сестры для него не нашлось.
Она считала, что в сочувствии и утешении нуждается её племянница, а брат сам заслужил всё, что свалилось на его голову.
Глава 7
Андриана Карлсоновна мчалась на своём верном коне сломя голову, казалось, она утратила инстинкт самосохранения, дважды она пролетала в узкую щель между двумя фурами и успела заметить, как водитель одной из них погрозил ей вслед кулаком. А один раз мотоцикл Андрианы бесцеремонно подрезал дорогущий джип с затемнёнными стёклами, который буквально взревел от негодования, и если б только успел, то, несомненно, сбросил бы её на обочину, а лучше в кювет.
Но бывшей учительнице было не до гнева раздувшихся от самодовольства новоявленных буржуа. Она, родившаяся и выросшая в СССР, проработавшая сорок пять лет на ниве образования и привыкшая, что всё в её родной стране принадлежит народу, нынешних богачей воспринимала как нечто потустороннее. И даже понимая разумом, что они существуют в реальной современной жизни, встречая их на своём пути, всякий раз удивлялась и категорически отказывалась верить собственным глазам, при этом чувствуя себя так, словно встретила нежданно-негаданно выпавших из сказочного мира Бабу-ягу, Кощея Бессмертного и Змея Горыныча. И ничего не могла с собой поделать. Недаром Карл Маркс, не к ночи будь помянут, говорил, что «бытие определяет сознание». Бытие Андрианы – почти вся её предыдущая жизнь – сформировало сознание, которое никак не желало влезать в прокрустово ложе так круто изменившейся действительности.
Несколько раз Андриану мельком посетили тревожные мысли о том, что её превышение скорости отразится на камерах дорожной полиции и ей пришлют такой штраф, что о-го-го! Но эти мысли пролетали в её голове стремительно, как кометы, и сгорали без остатка в атмосфере её нарастающего страха за Виолетту. Она чувствовала, что у неё под шлемом уже вся голова мокрая, и вовсе не от скорости, а от этого липкого навязчивого страха. Холодный пот струился и по спине, хотя её лёгкая блузка развевалась на ветру.
Мимо пролетали привычные улицы, кварталы, знакомые с детства скверики и не так давно появившиеся и полюбившиеся им с подругами кафе под разноцветными зонтиками, защищающими от летнего солнца и дождя.
Приехав к подруге, Андриана Карлсоновна мало чего смогла от неё добиться. Вся квартира пропахла валерьянкой, лицо Людмилы Павловны опухло от слёз, голос охрип, но она продолжала тихо рыдать.
Первое, что бросилось в глаза Андриане, – около Милы не было доброго доктора Айболита.
В квартире находились две сердобольные соседки. Как ни странно, они смогли сообщить Андриане гораздо больше, чем подруга Мила.