Я поднял свой меч, когда голова твари нависла надо мной, замахнулся, чтобы ударить... Но тут картинка внезапно слегка сдвинулась, как будто старую киноленту заело, а затем проектор пустили с замедленной скоростью. Получилось нечто вроде подводного балета. Чтобы дотянуться до меня, двигаясь в таком темпе, чудовищу понадобился бы час, и я без труда убил монстра. В последний миг красные глаза блеснули, и из его — или ее? — глотки донеслось тихое бормотание:
ТИ-И-ТР-Р... ТИ-И...
Вновь обратившись к реке, я мысленно устремился к медленно крутящемуся водовороту. Путешествие заняло столько времени, что невольна подумалось: лучше бы мне попасть туда прежде, чем я утрачу индивидуальность.
И я повернул прочь от пропасти, в которой стенало Оно.
Возвратился в серый тоннель.
По моему лицу мазнула паутина.
Но на этот раз там оказалась лестница, ведущая наверх...
Глава 6
В ее зеленых глазах отражалось пламя стоявших на столе свечей. И тот же мерцающий свет играл в волосах, заставлял тепло золотиться гладкую кожу обнаженных плеч. Платье — безукоризненно сшитое, осыпанное блестками в восточном стиле — шло ей изумительно.
— Не хочу, чтобы ты что-нибудь скрывал, — сказала она над останками двух корнуэлльских цыплят. Обглоданные кости и соус разительно контрастировали с ее обликом.
— Я ничего и не скрываю, — в сотый раз прозвучало мое уверение.
Мы потягивали вино, но у меня и без того кружилась голова.
— Все, что ты думаешь по поводу комплекса Искусственного Сотворения, твое отношение к ЦРУ и всем тем, кто использует тебя...
— Эта книга может быть только честной.
— Отказываешься?
— Просто нужно подумать.
— Вспомни простую истину: земля, подмытая водой, может провалиться. Поверь, сенсации способствуют продаже книги.
Я вспомнил некоторые пассажи из “Тел во тьме”, улыбнулся, глотнул вина и почувствовал, что краснею.
Музыка смолкла. Плясавшие на стенах красочные огни угасли. Но вот сменилась пластинка, зазвучала мелодия “Шехерезады”, и стены вновь стали цветными — с желто-оранжевыми и малиновыми искрами.
Она поставила свой бокал перед экраном, который что-то бормотал, вышла на балкон и стояла там, паря над поросшим соснами склоном. Моя гора сбегала к острым скалам, а внизу простиралось море. Волны вспенивались, разбиваясь о камни внизу, и шум прибоя смутным эхом доносился до нас.
Я подошел и встал рядом, заставляя себя сохранять спокойствие.
Полная луна уже поднялась высоко. В ее бледном свете моя гостья была прекрасна, но казалась призрачной, нереальной, словно сошедшей со страниц книг Эдгара По, — а может, старалась казаться таковой.
— Я все думаю о “Дрэгонфлай”, — сказала она, глядя в небо.
Тучи, серые на фоне чистого неба, летели от горизонта к горизонту. Буря, похоже, миновала.
— Почему людям так нравится уродство? — спросила она. Это, пожалуй, уже слишком'. Я глотнул еще вина и попытался подумать об этом. Она продолжила:
— Есть ведь вот эта дивная красота, а они пытаются изуродовать ее. Обожают уродливые фильмы, гадкие книги, жуткие новости.
Тут я вставил слово:
— Наверное, читая о самом худшем, что только можно себе вообразить, легче смириться с ужасом повседневной жизни, который по контрасту не кажется столь кошмарным.
Ее губы изогнулись в полуулыбке.
— Скажи, — спросила она, — а что ты думаешь о моих книгах? Ты ведь читал их, как я поняла из твоих слов.
Я утратил равновесие. Среди моих знакомых была пара других писателей, однако мне никак не удавалось обозначить грань, за которой критика должна переходить в восхваление. Менее же всего я хотел оскорбить или разгневать эту женщину.
— Ну...
— Только правду, — сказала она, демонстрируя тем самым, что куда сильнее духом, чем прочие известные мне писатели.
— Вы имеете в виду.., отвратительное в них?
— Да. Именно это. — Она перевела взгляд на океан. — Я пыталась писать красивые книги о сексе. И бросила это занятие. Продается именно отвратительное. — Она пожала плечами; взметнулись янтарные локоны. — Нужно ведь что-то есть, верно?
Она снова пожала плечами, побеспокоив золотисто-янтарную волну. Я всем телом ощущал близость этой женщины. Лунный свет нежно серебрил ее лицо; величие темного океана и сумрачная красота сосен казались обрамлением, созданным именно для ее красоты. Нестерпимо захотелось привлечь ее к себе, обнять, поцеловать. Я ощутил желание — и в то же время совершенно противоположные эмоции: отвращение и страх. Страх брал начало от искусственной пластиковой утробы, от первых мгновений моей сознательной жизни, когда я узнал, что я есть и чем не являюсь.
Я коснулся ее обнаженного плеча, ощутил упругое и теплое тело, трепещущее под моими пальцами, и тут же убрал руку, почти не дыша, в крайнем смущении. Отвернувшись от нее, принялся мерить шагами комнату, так крепко сжимая бокал с вином, что сам удивился, как он до сих пор не треснул. Я рассматривал картины на стенах, будто что-то искал, вот только что именно — не знал. Картины висели здесь очень давно, и я изучил их до мельчайших деталей. В них не было ничего нового, по крайней мере для меня.
Чего я боюсь? Что в этой женщине так меня пугает, почему не могу довести до конца то, что начал, — скользнуть рукой по ее плечу вниз и коснуться едва прикрытой тонкой тканью груди? В самом ли деле причина в том, о чем говорил мне компьютерный психиатр в кабинете? Или я не напрасно боялся слишком широких контактов с миром и обнаружил, что просто не способен на это? Вопросы мои по-прежнему остались без ответа.
Она отвернулась от окна и удивленно взглянула на меня, как полагаю, выглядевшего словно посаженное в клетку и не находящее успокоения животное.
Я попытался возобновить беседу, но не нашел подходящего повода. И тут мне подумалось, что, возможно, каким-то непостижимым для меня образом она проникла в суть моих проблем куда глубже, чем я сам.
Моя гостья пересекла комнату — прекрасная в своем полупрозрачном платье — и коснулась нежной рукой моих губ.
— Уже поздно, — сказала она и убрала руку.
— Когда мы начнем? — спросил я.
— Завтра. И запишем все интервью.
— Тогда до завтра.
— До завтра.
Она ушла, а я остался стоять с бокалом в руке и Замершим на губах прощанием. Затем отправился в постель помечтать.., и проснулся, почувствовав, что мне необходимо утешение, странное утешение, которое я мог найти только в одном месте.
СЕЙЧАС ЧЕТЫРЕ УТРА, — произнес металлический мозгоклюй, запустив свои эфирные щупальца в мои мозги.