После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 37

Столыпин счел это выражением недоверия со стороны государя и поставил ультиматум: или обе палаты временно будут распущены, или он подает в отставку. Как обычно, столкнувшись с прямым давлением, Николай уступил. Столыпин провел закон административным порядком, без одобрения Государственного Совета. Но это была пиррова победа. Ни высшее чиновничество, ни сам император выкручивания рук премьеру не простили.

После этого глава правительства занимал свой пост еще полгода, но его положение стало шатким. «Столыпин был политически конченый человек, искали только формы, как его ликвидировать», – рассказывал потом Гучков. Если бы Петра Аркадьевича не убила пуля террориста, его все равно убрали бы.

Часто пишут, что столыпинская реформа могла бы спасти монархию, если бы хватило времени полностью осуществить этот проект.

Думаю, что нет, не спасла бы. Времени для ее реализации у России к этому моменту уже не было и не могло быть. Противоречия между империалистическими державами завязались в узел, который должен был вот-вот разорваться. Во всяком случае срок, который Столыпин отводил на осуществление своей социальной программы, являлся абсолютно нереальным. В 1909 году в одном из интервью премьер-министр сказал: «Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России!» О каких двадцати годах покоя могла идти речь на фоне лихорадочной гонки вооружений, да сразу после громовых раскатов Боснийского кризиса, непонятно. Видимо, Петр Аркадьевич уповал на божье чудо.

А ведь изначально времени на подобную реформу у российских правителей было вполне достаточно. К ней можно было приступить пускай не в 1861 году (это разорило и погубило бы весь помещичий класс), но хотя бы двадцать лет спустя, когда отменили «временнообязанность». Глядишь, в XX век Россия вошла бы уже не общинной, а фермерской страной. Пролетарская революция в ней стала бы невозможна.

Но вместо реформы правительство Александра III запустило контрреформы и остановило время. Оно таких экспериментов над собой не прощает.

Что получилось в результате просроченной и запоздавшей реформы Столыпина? Она только разбередила деревню, вызвав всеобщую ажитацию, разномыслие и конфликты. Едва притихшее после мятежей крестьянство снова заволновалось. Среда, на апатии которой держалось благополучие самодержавия, пришла в движение. Тяжелое испытание войной застало страну «на переправе», а это очень уязвимый период.

В 1914 году миллионы крестьян получат оружие, которое потом повернут против правительства.

Революционное движение не являлось, в отличие от перечисленных ранее проблем, явлением сугубо национальным или сугубо имперским. Это, конечно, тоже была болезнь, и болезнь для государства очень опасная, но ее можно назвать «побочным эффектом» развития. Ни одна из стран, вступивших на путь индустриализации, этой стадии не миновала, просто более крепкие общественные системы в конце концов преодолели «гормональную нагрузку переходного возраста», а государственные организмы, ослабленные другими недугами, испытания не выдержали.

В случае России роковую роль сыграло еще и то, что промышленная революция здесь началась с опозданием по меньшей мере на сто лет и повлекла за собой столь же революционные последствия в социальной сфере. Самая главная революция происходила не в экономике, а в жизни и сознании людей. В Англии от движения луддитов до всеобщей забастовки 1926 года, едва не приведшей к тотальному коллапсу, прошло больше века. В России между первым крупным выступлением рабочих (Морозовская стачка) и всеобщей стачкой 1905 года миновало всего двадцать лет, то есть в обоих событиях вполне могли участвовать одни и те же люди.

Приведу несколько цифр, чтобы показать, как изменилась экономика страны за восьмидесятые и девяностые годы, когда приток иностранных инвестиций и массовое внедрение новых технологий обеспечили бурный рост предпринимательства, а отмена «временнообязанного» статуса бывших крепостных выбросила на рынок труда массу дешевой рабочей силы.

Объем промышленного производства вырос более чем вдвое – по темпам развития Россия была на первом месте в мире. (К началу мировой войны эта цифра еще раз удвоится.) Выплавка чугуна увеличилась в два с половиной раза, стали – в восемнадцать раз. Возникла новая мощная отрасль – топливная, которая наряду с зерновой стала основой российского экспорта. Угля стали добывать в три раза больше, нефти – в четырнадцать раз. В начале XX века российская экономика вышла на пятое место в мире (после США, Великобритании, Германии и Франции).

Для того, чтобы заводы, фабрики, шахты, мастерские, прииски работали, понадобилась армия наемных работников – рабочий класс, доселе в России почти не существовавший или во всяком случае весьма немногочисленный.

В конце девятнадцатого века это было самое быстрорастущее сословие в империи. За последнюю треть столетия его численность увеличилась втрое.

Это все равно была не столь уж значительная часть населения: на рубеже XX века к ней можно было отнести десять процентов россиян; крестьян было в семь раз больше.

Однако общественно-политическое значение промышленного пролетариата было диспропорционально высоким и все время возрастало. На то имелось несколько причин.

Во-первых, люди, живущие и работающие бок о бок, легче объединяются ради совместных действий.

Во-вторых, в отличие от крестьян, лишенные частной собственности рабочие действительно находились в ситуации, когда «нечего терять, кроме своих цепей». Большинство российских пролетариев существовали в невозможно тяжелых условиях, когда любые перемены могут быть только к лучшему.

В-третьих, условия технологичного труда и стремление получать более высокую плату требовали от человека повышения квалификации, а стало быть, развивали ум и привычку к учению, не говоря уж о том, что в городе учиться было проще, чем в деревне.

Наконец, в политическом отношении очень важно было то, что в столице, где находилось множество больших предприятий, концентрация рабочих во много раз превышала среднюю по стране. В канун революционных событий 1917 года в Петербурге они составляли половину его населения. В государстве сверхцентрализованного типа вопрос о власти всегда решается в том месте, где она сосредоточена. Переворот или победа революции в столице неизбежно означают смену режима во всем государстве. В семнадцатом именно петроградские социальные низы (примерно один процент российского населения) дважды свергнут правительство – сначала самодержавное, а потом демократическое.

Однако, как бы ни были угнетены, недовольны или возбуждены народные массы, в политическую силу они превращаются, только когда обретают цель, идеологию и начатки организованности. Эту задачу, как правило, берут на себя люди совсем не пролетарского происхождения.

То же произошло и в России.

Рабочие в цехе Путиловского завода