– Да.
Эльга встала под короткий навес, оглянулась на Башквицев.
Ох, как хотелось надергать из них злости, обиды, недоумения, заменить новыми листьями и вылепить новых людей! Но еще лучше было бы поставить их перед собственными букетами и заставить смотреть в себя. Чтобы все их чувства в них же и отражались. Интересно, долго они вытерпят свою ненависть?
Нет, нельзя так. Эльга опустила полные листьев руки. Работать с таким настроем не годится. Что получится? Ничего хорошего. Кривой букет, который облезет в первую же осень. Нет, который лучше сразу сжечь.
Она снова посмотрела на Башквицев. Старухи ответили злыми взглядами, дети показали языки, Осип отвернулся. Только близнецы смотрели с широкими улыбками. Вот в ком было полно доброты.
Странно, но именно близнецы Эльгу успокоили. Она даже задумалась, можно ли найти в них неправильный узор и поправить его. Вернется ли к ним тогда разум? И станут ли они затем как все Башквицы?
И что будет лучше?
Листья зашуршали в ладонях. Мы готовы, хозяйка. Мы здесь. Мы – твои крылья, твои слезы, твоя жизнь.
Один за другим Башквицы принялись прорастать в букете, сердитые, мрачные, недовольные. Эльга, как могла, смягчала рисунок, подрезала мизинцем, разбавляла осину с рябиной миролюбивой ивой, но листья словно перенимали чувства тех, кого изображали, топорщили колючую кромку, шипели под подушечками пальцев.
– Вы посмотрите на нее, – сказала сидящая с краю старуха в синем платке. – Что она знает? Сколько Ружи у нас крови выпили!
– Да уж! – качнулся седой, бровастый Башквиц с нею рядом. – Где таких мастеров набирают? Не доросла еще нас судить!
– Так она, может быть, и не мастер, – высказал предположение хмурый мужик, стоящий над стариком.
Он заметил слюну у близнецов и снова подтер им рты.
– Да нет, – возразил ему кто-то, – уж больно хорошо с листьями управляется, вон как по дереву тарабанит. И печать есть.
– Это точно. И Ружи у нее совсем как живые, – кивнул Осип Башквиц. – Плохо, что мы рядом стоим.
– Это-то понятно, – заговорили все разом. – Пустое! Вот распрощаемся с господином Некисом, посмотрим, кто стоять останется.
– Тьфу, тьфу! – заплевались сверху дети.
– Хватит!
Эльга даже ногой притопнула. Обернулась – нет никого, исчезли Башквицы, пусты лавки. И воин у палатки сторожем стоит, озадаченно лицом белеет. Темно, в стороне фонарь межу освещает. С кем разговаривала? Вернее, с ней-то кто разговаривал? Не показалось же?
Вернулась к букету – поняла. Вот они, Башквицы, вот они, ворчуны. Провела пальцами по лиственным волосам, платкам, плечам.
– Ой, ты смотри, догадалась, – тут же послышалось ей.
– Так мастер же, – с ехидством произнес второй голос.
– Вы не должны разговаривать, – сказала Эльга, разглядывая осиново-рябиновых Башквицев.
В зыбких отсветах казалось, что фигуры на букете живут мелкими движениями: почесываются, расправляют складки малахаев, гримасничают.
– Это уж вас надо спрашивать, как так получилось, – ответил лиственный Осип Башквиц. – Может, руки у вас неправильные.
– Госпожа мастер.
От палатки приблизился воин, посветил фонарем. Почудилось, старухи на букете морщатся, а дети от света, вытягивая шеи, стремятся укрыться под козырьком.
– Да?
– С портретом разговариваете?
Эльга смутилась.
– Да вот…
– У нас тут все второй день их слышат, – сказал воин, поднимая фонарь повыше. – И командир Некис тоже. Стоишь ночью у межи, вдруг – смех. Детский. А ближе к забору подойдешь, мальчишки переругиваются или хвалятся, кто дальше бузинной или рябиновой ягодой плюнуть может.
– Тут уже не мальчишки.
Воин кивнул.
– Я вижу. А завтра – Ружи?
– Да.
– А они это… не передерутся?
– На букете-то?
– А Матушка-Утроба их знает! Если они разговаривать умеют, может, еще по доскам переползут и друг дружке в глотки вцепятся.
– Нет. Это нет.
– Что ж, это, знаете, хорошо, – с облегчением сказал воин, поводя фонарем. – А то как бы чего.
Эльга с трудом подавила зевок.
– Я, наверное, пойду.
– Конечно. Доброй ночи, госпожа мастер.
– Да, доброй ночи.
Завернувшись в накидку, Сист спал на земле у ее палатки в обнимку с обрезком доски. Эльга запоздало вспомнила, что обещала ему набить букет-весточку для родных. Она оборвала листья с растущей рядом осины, присела со спящим рядом и осторожно вытянула доску из рук. Сист, не просыпаясь, сладко причмокнул губами.
Несколько мгновений Эльга смотрела на долговязого мальчишку, года на два ее старше, вбирала его в себя, а затем быстро набросала букет. Семь-восемь вдохов-выдохов, два слоя, осина, трава, что была под рукой, остатки листьев из палатки. Несмотря на то что у нее не было ни чарника, ни репейника, ни яблоневого цвета, букет вышел сносным. А по обстоятельному размышлению и вовсе замечательным. Ну как попробовал бы кто без половины инструментов стол сообразить? То-то.
Осиновый Сист улыбался, и чувствовалось, что он – славный парень, полгода в отряде, пообмялся, обвык, скучает и передает всем приветы. Вообще, кормят хорошо, они пока стоят в Амине, командир Некис похвалил его целых четыре раза, и, наверное, скоро ему вошьют синюю ленту в пояс.
Букет Эльга прислонила к ножке стола, чтобы Сист случайно его не испортил. На столе, накрытая тряпицей, стояла миска с остывшим ужином. Эльга съела ложку острой мясной похлебки и отправилась спать.
Во сне она росла. Вытягивались руки и ноги, потрескивая, раздавалась вширь спина, земля уплывала куда-то вниз.
– Я – грандаль! Я – грандаль! – радостно кричала Эльга.
– Нет, ты – дерево, – снисходительно объяснял ей кто-то. – Тебя нужно поливать.
Вода капала на лицо, смачивала глаза и губы.
– Я – грандаль, – не сдавалась девушка.
– Нет-нет, – возражали ей, – ты – глупое дерево. Стоит тебя потрясти, и посыплются листья. Смотри.
Невидимый противник схватил Эльгу за руки и тряхнул.
– Госпожа мастер.
– Я не дерево, – прошептала Эльга.
– Полей еще, – сквозь сон прорезался недовольный и странно знакомый голос.
– Госпожа мастер!
Вода брызнула снова.
– Не надо.
Эльга сморщилась, попыталась увернуться от льющейся сверху струйки, но та настойчиво находила лоб и переносицу. Это было странно, потому что поливать, собственно, было нужно не голову, а корни. То есть ноги.